– Вот говно. – устало сказал Мацал, когда сидел рядом с покойным Генрихом. Они с Генри время от времени сменяли друг друга, пока рыли тевтону приличную могилу.
Конечно, всё могло обернуться и похуже, чем получилось. Йонас и половина кондотты выжили, на самом Мацале не было ни царапинки, но убитых и пораненных хватало. Минутное сомнение, одолевшее Кошека, было вскоре изгнано из его мыслей - к черту, не приведут к добру такие штуки... "А что приведет-то?" - спрашивал сам себя стрелок и не находил ответа, как не находил и выхода из того дерьмового замкнутого круга, в который его завела жизнь наемника. Мир, как ему казалось, лежал во мгле от века и до Страшного Суда, быть может. А будет ли он, тот Суд? Или врут жрецы? От таких мыслей на Мацала всегда наваливалось бессилие пополам с ужасом, которые он всегда топил в выпивке, да только сейчас это было невозможно и стрелок оказался наедине со своими мыслями. И, что удивительно, чем дальше - тем меньше это его волновало. Неужели смирился?
– Тебе-то уже хорошо, отвоевал свое, да? – тихо спросил стрелок побелевшего Генриха, но ответа ожидаемо не получил. К тому всё и идет, куда деваться. Сегодня одного, завтра другого, а послезавтра и тебя самого. Может быть когда-нибудь кто-нибудь сумеет разорвать это проклятое правило, замирить эту дерьмовую Вакнахию с ее самозваными королями и бесчинствующими Федорами, заставить их всех жить по одному закону, а может и по совести...
– Жаль только жить в эту пору прекрасную, куррва... – сплюнул в сторону Мацал и, мрачно усмехнувшись, окликнул Генри: – Эй, давай сюда свою лопату, мой черед!
Когда всё было закончено, пробитое стрелами и забрызганное каплями крови знамя кондотты оказалось в твердых руках стрелка - новый знаменосец заступил на свою смертельно-опасную вахту.