Кондотта уже порядком заебалась драться. Языки чуть не по плечам висят, пот льет ручьем, избитые ржой шапели и прочий железных хлам на головах съезжает на глаза. Всем хочется лечь уже и отдохнуть, травинку пожевать. Вот только долбаные солдаты с упорством муравьев продолжают деражться за свои жизни, хотя, казалось бы, шансов у них немного.
Вот могучий удар Генри раскалывает сине-красный тарч пополам, пика застревает в окольчуженной руке. Вражина что-то глухо рычит, дергается - а сбоку подступает с секирой наготове Джованни. Хуяк, хуяк! Казалось бы, такого не пережить! Но этот неубиваемый черт умудряется подставить оружие под удар, а от второго просто отшагивает, и это с торчащей-то в руке пикой! Что за звери эти долбаные червонцы!?
Тренькают луки Мацала и Вилько, на удивление, за такой долгий бой не ломаясь. Стрелы летят в глубь вражеского строя, где, один против троих, бьется израненный фон Хардкор. Фон Хардкора пиздят толпой, щит разваливается на отдельные доски в руках, тяжелые руки не успевают за ситуацией - пропущенный удар моргенштерна в башку заканчивает эти пляски. Хруст, холод, темнота, ужас и тишина.
А стрелы, пролетев над этой печальной сценой, утыкивают открывшегося парня с секирой, что торжествующе ее вскинул, когда знаменосец кондотты упал. Так что торжествующий парень падает вслед за Генрихом, захлебываясь кровью и издавая какой-то собачий скулеж. Потому что рано пока торжествовать. Кому-бы то ни было здесь.