Четыря дня как один бесконечный, серый, сырой понедельник.
Поэты в родной Тевтонии любили прославлять романтическую осень, золотые листопады и последние вздохи уходящего лета. Так оно, возможно, и выглядело в ухоженных имперских парках, да только настоящим лицом осени была Вакнахия. Если зима это смерть, холодный и непреложный факт отсутствия жизни, то осень - медленная и жалкая агония умирающей природы, умирающей долго, мучительно и грязно, в луже собственных нечистот. Если честно, Генрих не уверен был даже, какое время года на дворе. Но не удивился бы, что естественный круговорот сезонов в этом краю мистическим образом заменила одна бесконечная осень.
На подходе к мрачному лесу, выглядящему так, словно он и сам не прочь кого-нибудь сожрать, кондотта перестроилась в круг, прикрывая уязвимых стрелков. И черт возьми, весьма своевременно.
- Боженька милостивый, где ж вы так разожрались, - ошеломленно выдохнул Генрих, глядя как материализовались из лесного сумрака гигантские тени. Здоровенные черные ублюдки, заподозрить у которых общего предка с визжащим на телеге кухельшнауцером мог только совсем чокнутый ученый муж. Они отличались даже больше, чем покойный Кназе и самый зачуханный кмет из самой засратой местной деревушки.
Оглянулся - шайсе! Вожак был еще здоровей, и в желтых глазках дьявольским огнем светился хитрый, животный разум. Один прыжок - и Никола вместе со знаменем рухнет. А знамя ронять нельзя, никак нельзя, хоть волки бригаду жрут, хоть бандиты, хоть сами ангелы небесные.
- Машья, - отрывисто рявкнул Генрих, - прикрой брешь в строй, шнелль! Я назад! Стрелки, целься в вожака!