Верочка, кажется, тоже чувствовала себя не в своей тарелке: левая рука непрестанно то поправляла ворот, то волосы приглаживала, то прядь за ухо заправляла. Видимо, в военном контроле и вправду дела делались чище, и контрразведчице не приходилось раннее сталкиваться с такой неприкрытой жестокостью, исходившей, тем паче, не от большевиков да эсеров. К слову, хоть продержавшиеся неполные полгода у власти красные и были жестоки, но с настоящим анархистским разгулом Архангельская губерния, как, впрочем, и Мурманский край, не сталкивались – подавляющее большинство чернофлажной братии было из моряков, и почти все они попали под февральскую демобилизацию, навсегда оставив Север до того, как в городе воцарилось боязливое, а посему жестокое комиссародержавие.
Так что напарница, не смотря на больший опыт, отнюдь не находилась в более выигрышном положении. Скорее, ей было даже тяжелей: привыкшая анализировать ситуацию заблаговременно и действовать осторожно, столкнувшись с бытовым хамством от представителя смежного ведомства, Данилевич попросту растерялась, уступив инициативу более деятельной и горделивой подруге, неготовой терпеть ни унижения, ни слабо прикрытые оскорбления. Однако, вовсе оставлять Машу без поддержки она не собиралась, так что под дробь каблучков поспешила встать рядом с ней. Поправив торопливым движением очки, девушка поддержала слова подруги, правда, скорее с упрямой настойчивостью, чем с озлобленностью на тех, кто пал столь низко.
- Действительно, господин Судаков, - демонстративно сохранила она официальное обращение, но воспользовавшись «подсказкой» от конвоира, - Здесь, безусловно, ваша епархия и ваши правила, но конкретно данное расследование интересует не только наше руководство, но и компетентные органы союзников, так как в деле замечен иностранный элемент. Поэтому, - Данилевич скрестила руки на груди, - нам следует соблюсти все политесы, чтобы не было эксцессов. Вы меня понимаете?
Палач при исполнении на речи девушек только весело фыркнул, ни капли не стесняясь выразить насмешку. И не подумав убрать обувь с ее «законного» места, мужчина, неспешно смакуя, отпил из кружки, вытер тыльной стороной ладони усы и, повернувшись вполоборота, обратился к унтеру, совершенно игнорируя посетительниц.
- Гляди-ка, одна интонациями брать пытается, другая как по писаному шпарит. Молодежь!
Повернувшись все же к девушкам, он продолжил резким и отрывистым тоном:
- Правильно заметили, барышни, это – мои владения, и будет здесь все так, как я скажу, уясните это раз и навсегда. Я рад, - презрительно скривился он, - что вы рученьками не пользуетесь и не пачкаете их, но мы – люди простые, грешные, и знаем жизнь немного лучше. Ваш преступник, не чувствуя угрозы себе любимому, соврет – недорого возьмет, а вы сережки развесите, прическочками покиваете, ресничками похлопаете и все примете за чистую монету. А когда все тайное станет явным, и начальство с вас спросит, то мигом заблажите, что, де, это Иван Филиппович во всем виноваты, не дали нормально допросить, и вообще – еще на Нерчинской каторге мозги пропили!
О помянутой каторге девушки слышали – еще бы!, правда, все больше слухи да сплетни, чем факты. Место это, говорили, было препоганое, и не только условиями содержания, для которых определение «скотские» звучало изысканным комплиментом, но и контингентом из отборных негодяев, и совершенно безжалостной администрацией, совершенно не держащей заключенных за людей и считающей, чем больше осужденных передохнет на каторжных работах, тем меньше убытки понесет казна на их содержание, и тем больше будет мест для следующей партии отбросов. Смертность на Нерчинской каторге была чуть ли не выше, чем во всех остальных – а это говорило о многом.
И вот один из тюремщиков этого Ада на земле теперь вальяжно сидит здесь, в далеком Архангельске. Судаков был везунчиком, не иначе – большинство надсмотрщиков было перебито в феврале-марте прошлого года, когда амнистированные каторжане действием стали выражать свое недовольство «цепными псами царя». Он, не смотря ни на что, выжил, но и по сей день явно был не намерен отказываться от прежних методов работы с заключенными: толи привык, толи считал единственно верным, толи, что хуже всего, просто любил чужие страдания.
Тем временем тюремщик продолжал издеваться:
- Но Бог с вами, Мария Карловна и безымянная барышня. Приводите вашего ферзя, облизывайте его, сколько душеньке угодно. А как он с вами поговорит, то тут уж мы с Сафиуллиным вежливо поинтересуемся, не забыл ли он что-то добавить – только из искреннего желания всеместно помочь вам.
Прежде все слова Судакова были вежливыми, хотя и с хамским подстрочником, но последняя фраза была уже неприкрыто резкой и вызывающей, профессионально давящей на собеседника.
- Я. Понятно. Изъясняюсь? – дословно процитировал он Иессен.