Фрайденфельдс
Фрайденфельдс бросился через лес, и с криком поднялись вслед за ним латыши и, — не виделось, но чувствовалось, — и слева застреляли, закричали, поднялись в атаку калужане. Выстрелов в ответ не было, и Фрайденфельдс, миновав примеченное дерево, побежал дальше. Хлестнула по щеке влажная еловая ветка, замелькало перед глазами, а вокруг вопили, стреляли, с хрустом бежали через ельник, и вот мелькнуло что-то в просвете между деревьями — чёрный пулемёт на треноге, а рядом с ним две фигуры в шинелях, молотящие что-то на земле будто цепами.
— Стой! Стой! Свои! — закричали откуда-то из леса, от пулемёта бойцам Фрайденфельдса, беспорядочно стрелявшим вперёд. Карповцы, — понял Фрайденфельдс, — они уже здесь.
Тяжело дыша, Фрайденфельдс остановился, оглядываясь. Всё тот же лес вокруг, еле просматривается река справа. Но вокруг, и спереди, и слева — везде серые русские шинели, куда-то бегущие, что-то кричащие, показывающие куда-то. Вдруг на Фрайденфельдса выскочил Карпов — всё с тем же наганом в руке.
— Вышибли, товарищ Фрайден! — захлёбывающимся от восторга дискантом зачастил он, ошалело глядя на Фрайденфельдса. — Мы взяли пулемёт, вот он! — показал он в сторону. — Я сам не понял, сколько их было, но, кажется, немного! С десяток, не больше! Они даже в ответ выстрелить не успели!
— Взяли! Взяли одного! — донеслось рядом. Фрайденфельдс оглянулся: двое бородатых красноармейцев волокли растрёпанного безоружного, простоволосого молодого солдата в странной форме — американской, понял Фрайденфельдс. На оливковой штанине повыше колена у солдата расплывалось тёмное пятно, он затравленно кидал взгляды по сторонам.
— От они чем палили, гады! — показывал другой боец на аккуратно разложенные в рядок под ёлочкой ружейные гранаты на длинной ручке. — Экую штуку выдумали-то!
Мухин
— Ох ты ж, матерь Божья… — остановился на пороге сеней Расчёскин, когда Мухин повернулся к нему раненым ухом. Похоже, он только сейчас заметил, что Мухин ранен. На мгновение на лице Расчёскина отразилось сомнение, но затем он, досадливо поморщившись, бухнулся на колени рядом с Мухиным.
— Ты ж весь в кровище, Кронштадт, — сказал он, принимая из рук Мухина полотенце. Мухин провёл рукой по колючей и липкой щеке под раненым ухом — и действительно, на вымазанных в грязи пальцах остался красный след. — Чёрт, пакет в шинели остался… Ну давай хоть так замотаю…
Неразборчиво ругаясь под нос, Расчёскин принялся прилаживать полотенце к голове Мухина — но коротко оно было, едва хватало в охват головы, узлом затянуть не получалось. Прошипев что-то под нос, Расчёскин закусил полотенце зубами за узкую сторону, надорвал, разодрал руками на две узкие полосы, принялся связывать их между собой.
— Обходят нас с той стороны, — показал он на выходящие на юг окна горницы. — Сейчас прижмут и хана! А вы чего зырите? — зыркнул Расчёскин на примолкших хозяев, жмущихся друг к другу у печки. — Сейчас дружки ваши английские вас и расхреначат из пушек!
Связанными между собой полосами из полотенца голову кое-как перетянуть получилось. Пошатнувшись, Мухин поднялся с пола, прошёл в сени, пригнув голову под низкой притолокой. Выглянул в дверь: виденный раньше двор с пристреленной собакой, сараи впереди, раскисшая в грязи улица и, не успел он рассмотреть ничего подробнее, как вжикнуло, и в чёрные брёвна рядом с дверью ударила пуля — Мухин не заметил, откуда стреляли, отпрянув за косяк.
— На скотную половину, — повторил Расчёскин, вместе с ним вышедший в сени. — Здесь глухо всё, а скотные ворота к реке выходят — кустами к плёсу выйдем. Не геройствуй, Кронштадт, ляжешь тут ни за медный грош.