Совершенно определенно Маша могла признаться себе (да и Верочке при случае), что отнюдь не привыкла не только к своей новой должности, но и к неожиданным преображениям коллеги.
Услышав ее окрик, Мария, прежде уважительно говорившая даже с самым распоследним пьяницей-дворником, чуть вздрогнула. Вот как тут общаться надо, оказывается... Неужели придется учиться и этому?
Маша однако быстро взяла себя в руки. Хоть и молчала, но глядела строго и выжидательно. Внутри всё трепетало от внезапного испуга и неприятного предчувствия - увидеть тюремные камеры, изможденных заключенных и тюремщиков, отчего-то возникавших в ее воображении непременно в окровавленных фартуках (подобно мясникам, не иначе), Мария Карловна еще не была готова. Потому и радовалась неожиданной отсрочке.
Сохраняя неприступную мину, Маша проследовала за мальчишкой, но шла будто в тумане, ругая себя за излишнюю мнительность и пытаясь усмирить чувства. В конце концов, не всё так страшно: криков не слыхать, руки из-за решеток не тянутся, да и надзирателей в фартуках не видно. И всё же Маше было чрезвычайно удобно, что весь разговор взяла на себя Верочка.
Тут им тоже чинили препятствия. Вся их дорога нынче из одних препятствий состояла: везде приходилось убеждать, врать, орать, запугивать и льстить. И вот опять.
- Тогда, господин Воюшин, извольте письменно изложить ваш отказ, - равнодушным бесцветным голосом, глядя помощнику прямо в глаза, заявила Маша первое, что пришло в голову. Одно дело ведь на словах отказать, другое - в руки письменный прибор взять, чернильницу отворить и самолично расписаться в препятствии делам военного комитета. - Бумагой этой мы перед начальством отчитаемся. Такой порядок у нас.