— Мои? — растерянно переспросил оглушённый недалёким взрывом Уиллем, пытаясь понять, о ком идёт речь, о шотландских стрелках или о русских ополченцах, — Д-да, позови их.
Какая в самом деле разница, кого звать? Нужно больше жизни.
У заполонивших дом старосты мертвецов невыносимо пустые взгляды.
...Ещё на подходе к избе почувствовался остро какой-то рубеж, незримая черта — в траектории пули, чуть не подстрелившей бородача с белой повязкой, в натужном выкрике "болос", в стекольных брызгах разбитого окна. Мирная жизнь покрылась трещинами и начала рассыпаться прямо на глазах у Поллока, и как ни кричал он "стойте, это наши!", как ни махал предупреждающе руками, как ни вскидывал бестолково револьвер на неразличимую за всеми укрытиями цель, остановить жуткую энтропию было невозможно. Когда-то она лишь упоминалась в газетах и письмах, а теперь сочилась из воздуха эхом непрерывной пальбы, хрипло смеялась в лицо.
Начало боя на деревенской улице вспомнилось Уиллему в сравнении почти что порядочным спортивным состязанием, диким вариантом крокета, где странной формы шары нужно было загонять в тела соперников без всякой очередности ходов, где все махали молотками не покладая рук, не успевая утирать с лиц кровь. Почему-то казалось тогда, что правила всех вполне устраивали. Сейчас сама мысль о правилах казалось абсурдной.
Схлопотавший первое ранение в штурме янки шёл прямо перед Уиллемом — эта пуля должна была достаться ему. Он бы никогда не догадался начать палить в дом прямо через закрытые окна, он бы просто никого через стекло не увидел, он всё ещё был чужим на настоящей войне. Почем он вообще ещё жив? Это такая похвала за старание? Прокрутившаяся лишь на один оборот мясорубка остановила свой шнек прямо перед комендантом, а он, вместо того, чтобы отшатнуться и начать протискиваться к выходу, остался на своей роковой черте.
— Т-ты, наверх, — ткнул Уиллем кулаком в плечо пулемётчика, — Держи переправу.
Выронившему винтовку ополченцу комендант подал новое оружие — трофей из ещё не остывших пальцев одного из вторженцев. Странно, никакой ненависти к красным он так и не почувствовал, только раздражение с ядром из сожаления. В смерти они ничем не отличались от защитников деревни, издали и не разберешь, кто у кого в какой момент пришёл что-то отнимать. Просто груда неподвижных холодных тел. Просто почему-то люди, будто разом обезумев, решили начать убивать своих сограждан, словно на дворе какое-то дьявольское средневековье, как если бы это древние англосаксы под своим проклятым знаменем дракона пришли бы жечь и убивать шотландцев! Бред. Просто бред.
"Довооружитесь, и к окнам" — лишь жест без уверенности в понимании, без желания быть понятым. Уиллем с трудом убрал так ни разу не выстрелившее оружие в кобуру, вздохнул тихо и слабо, на минуту стал тенью самого себя. Замер напротив Марии и её горя.
Обязан ли он был уберечь её отца, бабушку? Сохранить её дом? Мирный образ жизни? Не было у коменданта таких приказов, не давались им такие обещания, только непонятный, нелепый огонёк незнакомого доселе долга пожирал изнутри грудь. Тлел он с того момента, когда девушка вцепилась в него пальцами после своей трагедии, а он не отвернулся. Теперь огонёк пылал, грозясь сжечь дотла что-то доброе, милое и трепетное, скрытое за гербовой рукой с мечом. Долг сохранить будущее.
— Нужно уходить, — выдавил из себя Уиллем, не сразу осознав, что говорит по-английски, что из русского в голове остались только рубленные команды и ругательства, — Ему уже не...
Отец Марии был жив. Протянутая почти бессознательно рука нащупала пульс на шее. Наверно, ему крепко досталось прикладом по голове, но рана не стала фатальной. Пока не стала.
— Есть кто в медицине понимает? — Уиллем оглянулся на союзников, — Надо перевязать раненых, и этого тоже осмотрите, живой ещё.
Он не стал пояснять, почему нужно распыляться на гражданских. Это или и так понятно, или в разгар боя не объяснишь.
— В-вода, — вспомнилось всё же одно словечко, — И вот ещё, вот так.
Декоративное полотенце или просто ткань с вышивкой под замысловатым названием "ручш-ник" попалась Уиллему на глаза весьма кстати. Он сдёрнул со стены белый отрез с вкраплением красной нити, подал Марии, жестом показал, найдя взглядом её глаза, что надо бы обмотать голову отца, а до того промыть. И улыбнулся. Сам не понял как и почему, но улыбнулся искренне, и в этот момент взорвись очередной снаряд прямо в центре избы, Уиллем Поллок без колебаний признал бы себя счастливым. Мария была жива. Хотя бы она. Он успел вовремя.