Мухин
Тело пулемёта колотилось в руках, в нос била едкая машинная гарь, было одновременно и жарко, и холодно, и, вероятно, оглушительно всё грохотало вокруг. Мухин водил носом пулемёта влево и вправо, хлеща пулями то по одному концу улочки, то по другому — то по разлетающимся от выстрелов зарослям бурьяна, то по изгороди (одна из жердей переломилась и ткнулась в землю), то по ухабистой грязи и лужам, выбивая цепочки фонтанчиков. С той стороны, куда летели пули, копошились маленькие фигурки — разбегались в стороны, спотыкались, падали на колени, а потом навзничь. Кто-то оставался лежать, кто-то отползал дальше — голову застилало огненным жаром, в глазах плыло, понять точнее, что происходит с этими фигурками, не удавалось. Вероятно, в кого-то он попадал, в кого-то нет. Торопливо и беззвучно вспыхивали с той стороны огоньки: сначала один (Мухин повёл стволом в его сторону, но выпустившая огонёк фигурка тут же скрылась за углом дома), потом другой, третий.
«Снова стреляют» — через вихрь обрывков мыслей, не складывающихся один с другим и крутящихся в голове безумной мельницей, вдруг пробилась одна оформленная, законченная. Да, в него снова стреляют, и, видимо, вот-вот убьют.
Фрайденфельдс
— Коль не убьют, не потеряю, — хрипло заверил Фрайденфельдса Живчик, с благодарностью принимая оружие. Только он успел сунуть магазин в карман и взять пистолет, как снова где-то рядом грохнула граната, а за ней сразу же ещё одна.
Действительно, гранатомётчиков должно было быть двое. Кроме того, — понимал Фрайденфельдс, — гранаты в таком лесу можно было запускать только по высокой параболе, а следовательно, гранатомётчики должны быть совсем недалеко, метрах в пятидесяти. Однако, высмотреть их не удавалось — лес был густой: разлапистые нижние ветви елей совершенно скрывали обзор в десятке-другом шагов.
Юнга Петров, поднявшись с земли, пригибаясь, побрёл передавать приказ дальше по цепи (оставалось только надеяться, что он сможет высмотреть в лесу товарищей и сам там не заблудится). На короткое время повисла тишина, нарушаемая только стрекотом пулемёта и частыми выстрелами с другой стороны речки, и снова, один за другим, дважды бахнуло далеко за спиной. Стало понятно: запускают вслепую: как Фрайденфельдс врага перед собой не видит, так и эти — лупят наудачу.
— Фот, фот он, тут! — донёсся из-за спины одышливый голос с латышским акцентом. Фрайденфельдс оглянулся и увидел Верпаковкиса, показывающего пальцем на командира. Вместе с Верпаковкисом были ещё какие-то люди.
— Фот, суда, суда! — оборачивался Верпаковкис к юноше, который, пригибаясь и оглядываясь по сторонам, торопливо пробирался между елями. Юноша этот выглядел так, будто гимназист решил играть в войну, только ещё не решил, кем: то ли шофёром, то ли офицером: чёрная кожанка, кожаный же картуз с шофёрскими очками, заляпанные грязью на коленях армейские шаровары, портупея с шашкой и кобурой, чехол с огромным, видимо, морским биноклем на боку, а на другом — не одна, а аж две офицерские планшетки: ремешки от всего этого в беспорядке пересекали кожанку вдоль и вкось, и надо думать, что если бы юноша захотел всё это с себя снять, он бы десять раз запутался в своей сбруе. Выглядел он лет на девятнадцать-двадцать, а лицо имел, иначе не сказать, — ангелическое. В руке он держал наган.
За юношей и Верпаковкисом следовали какие-то люди в крестьянской и солдатской одежде, с винтовками, по виду напоминающие калужан.
— Es nevarēju atrast Baranovu, es atradu tikai kādu Vodovozovu, bet viņš bija piedzēries, — сходу доложил Верпаковкис, бухаясь на локти рядом с Фрайденфельдсом.
— Вы тот самый Фрайден с пулемётом? — брякнув сбруей, юноша бухнулся с другой стороны от Фрайденфельдса. — Карпов! — гаркнул он, видимо, представляясь. — Я привёл псковичей, это наш резерв! Нас пятьдесят бойцов! А Водовозова не ждите, я приказал его расстрелять! — петушино воскликнул он. — Где враги? Там? — рубанул он ладонью вперёд. — Может, бросимся на них, а?
Говорил юноша всё это так браво и бодро, как обычно говорят, когда не знают, что делать, и не хотят подать виду.