Чисто — понял Фрайденфельдс, вместе с бойцами выйдя на старую позицию. Оставшихся на берегу убитых и раненых интервенты уже убрали, — только тот, что свалился в реку, там и оставался, камнем застыв в пенистой чёрной воде. Никого не было видно ни в огородах, ни в шевелящихся под холодным утренним ветром кустах. Мёртвая, тихая деревня.
Как и было приказано, латыши принялись устанавливать пулемёт под ёлку: со стуком поместили тело на станок, Землинскис улёгся за пулемёт, клацнул шатуном. Слева и справа, кто на колене, кто на пузе, располагались калужане: поводили стволами мосинок, выискивали цели: никого. Питерцы с растерянным видом принялись располагаться полукругом, прикрывая тыл, сами, похоже, не понимая, от кого — все уже как-то само собой принимали, что на этой стороне речки безопасно. Рахимка и Зотов улеглись было вместе с калужанами, чтобы стрелять по той стороне реки — бестолково расставляющий своих бойцов Тюльпанов закричал на них, принялся показывать, куда идти, в какую сторону смотреть. Живчика усадили спиной к ёлке шагах в пяти позади пулемёта — тот, баюкая раненую руку в грязной перевязи, ругался сквозь зубы, что даже нагана у него нет, чтобы стрелять, ежели вдруг чего.
Фрайденфельдс отвлёкся на минуту, чтобы направить на нужное место осоловело мнущегося на месте Лёшку Петрова, и пропустил тот момент, когда пулемёт без команды застрочил.
— Между домами! — по-русски, чтобы поняли калужане, закричал Землинскис, останавливая очередь. Бросившись к пулемёту, Фрайденфельдс вгляделся по направлению, указанному Кульдой, и действительно увидел на той стороне реки движение — несколько фигур перебегали в узком промежутке, открывающемся между сараем почти на самом откосе речки и чёрным, большим крестьянским домом. Перебежали, кажется, все: слишком узок был промежуток и слишком далеко противник, чтобы, не пристрелявшись, попасть.
— Окна держите, братцы! — прогудел с земли Ерошка Агеев, прильнув щекой к прикладу мосинки.
Окна изб хмуро глядели из-под грязно-белых резных наличников, кое-где занавешенные белым домотканым полотном, кое-где просто тёмные как омут: ни огонька внутри, ни человека. Никто не спешил вылезать под выстрел и из-за углов, шагах в трёхстах справа пустовал деревянный мост, мерно потрескивала стрельба издалека, с юга. На короткое время всё замерло: молчал пулемёт, тупорыло уставившись из-под ёлки, молчали калужане, распластавшиеся с винтовками на сером усыпанном еловыми иглами и шишками песке, нервно оглядывались в их сторону питерцы, вглядывающиеся в чересполосицу сумеречного леса, — и тут справа бахнуло.
Сначала одиноко бахнул пистолет, где-то не очень близко, и уже через мгновение до отряда донесся гул множества голосов, кричащих что-то мощно, нечленораздельно и слитно, как кричат, когда поднимаются в атаку. И действительно, справа, в том месте, где реку пересекал мост, показались люди — в шинелях, в куртках, в бекешах, с папахами, фуражками и картузами на головах, — выбегающие из лесу с винтовками в руках. Кто-то палил, задрав ствол вверх, кто-то просто с криком летел к мосту и берегу. Было похоже, что бойцы построились на опушке и выбежали из лесу цепью, но цепь почти сразу поломалась — никому не хотелось лезть в холодную воду, и чуть не половина цепи, сгрудившись, побежала к мосту. Когда первая цепь со стрельбой и криками уже почти достигла реки, из лесу показалась вторая, отличная от первой тем, что вдалеке, почти у того места, где кромка леса закрывала обзор Фрайденфельдсу и Мухину, появился знаменосец с красным флагом — а приглядевшись, можно было увидеть, что это женщина: в длинной серой юбке, чёрной кожанке и алой косынке на голове, она остановилась посреди луга, активно махая над головой красным флагом и крича что-то товарищам — слов издалека, в общем гуле было не разобрать, но и без того было ясно: зовёт бойцов в атаку.
Первые бойцы уже со стрельбой и криком выскочили на мост, рванули по нему на тот берег — и тут с той стороны загрохотал пулемёт. Красноармейцы бежали по мосту плотно, сбившись в кучу, являя собой идеальную цель для пулемётчика — и Фрайденфельдс видел, как были скошены первые атакующие, добравшиеся уже до середины моста, как упали на заезженное деревянное полотно моста следующие за ними, как переваливался кто-то через перила, бросаясь в воду.
Бодро начавшаяся атака враз захлебнулась: подбегавшие к мосту из леса попадали на землю, принимаясь без разбору палить куда-то за мост. Женщина-знаменоска тоже упала было на траву, но быстро поднялась сначала на колени, а потом и на ноги и снова принялась, крича что-то, махать красным флагом — уже не над головой, а параллельно земле, напоминая этим какую-то тореадорку. Из лесу всё ещё продолжали, уже без всякого порядка, выбегать люди — один из них, весь в чёрной коже, бежал с высоко поднятым над головой пистолетом и стрелял из него в воздух, поднимая бойцов в атаку. Пулемёт всё ещё молотил длинной очередью по мосту, по лужку за ним, но левей, кажется, не доставал, и бойцы — кто пригнувшись, кто на четвереньках, — подползали к невысокому глинистому бережку. Сзади набегали другие, и первые, подступившие к реке, заходили в воду. Высоко подняв винтовки над головами, они быстро погружались до пояса, затем до груди, до шеи — кого-то сносило течением, кто-то, бултыхаясь в белых бурунцах, выпускал винтовку и принимался по-собачьи грести к берегу, кто-то, оставаясь на ближнем берегу, продолжал палить в сторону другого берега. Знаменоска махала флагом, командир палил из пистолета, бойцы пёрли через чёрную воду, невидимый вражеский пулемёт молотил по мосту и лугу, Кульда и остальные вопросительно оглядывались на Фрайденфельдса. Надо было что-то решать, и быстро.