- Прощайте, госпожа контролер. Я вижу, что… А в прочем, прощайте. – долговязый и нескладный латыш, похожий в резкости своих жестов на фигурку паяца, склонил голову и, повернувшись к караульному, попросил. – Ведите.
- Пойдем-пойдем, голубчик. Коли барышни сказали, что ты им не нужен, так пора и честь знать. Посидишь покуда во времянке, - положив арестованному на плечо широкую ладонь, унтер повел его прочь, негромко и успокаивающе бася, - пождешь. Ничего там страшного да тяжкого нету, кормют хорошо и побудками всякими не мучают. А потом сдадим тебя с рук на руки тюремным, и прости-прощевай. Так что отсыпайся покуда, от еды нос не вороти, да злым словом не поминай нас, ага?
А там временем за закрывшейся со скрипом дверью барышня Данилевич оперлась о подоконник и, положив на руку локоток и устроив подбородок на отставленном большом пальце, застыла в задумчивости:
- Понимаю, еще как понимаю… Верно ты подметила – непростой. И неглупый. А, выходит, в наше бурное время такой человек, перед которым может открыться немало новых путей, сидит простым кочегаром да грузчиком подрабатывает. Тогда как другие, смотри, - Вера подняла на собеседницу взгляд, ища поддержки в своих рассуждениях, - вполне находят новые места. Я не беру в расчет профсоюзников: если он и вправду поругался с их лидерами, туда ему путь закрыт. А с другой стороны, Капустэн со своими железнодорожниками с местными архангельскими меньшевиками тоже на ножах, и ничего… Как все сложно! – тряхнула она головой. – Но, было бы желание, мог бы и в местные или уездные земства устроиться, получать казенный кошт и не искать приработку. Но не хочет, видишь…
У меня только один вывод. – девушка дернула уголком губ. – Он – не сторонник действующей власти. Но вот противник ли? Я тоже не знаю, дорогая моя. Что же до болезни его, то в тюрьме есть тоже лазарет, да и наши доктора стараются заботиться о больных заключенных… если их к ним допускают, конечно. Разные слухи ходят, - поморщилась Данилевич, - кто говорит, что все вполне организованно и культурно, а кто рассказывает о том, что камеры битком набиты, и заключенных не то, что не лечат, оправиться не выпускают. Но разве мы можем повлиять как-то на то, что происходит там? Увы, но это не в наших силах, верно?
Зато, - Вера грустно улыбнулась, - когда мы будем в Онеге, наше слово станет весомее, и мы скорее сможем сделать что-то доброе, пускай и в меньших масштабах. Насчет же него, - контрразведчица кивнула на дверь, - полагаю возможным решить, что он, как минимум, виноват в незаконной торговле и скупке военного имущества наших союзников. Посуди сама: стали бы они заниматься «ченчем» этим ночью, если бы были уверенны, что все честь по чести? Думаю, нет.
Одно жалко: вряд ли мы сможем допросить этого американскоподданного Хайновича – господа союзники, сама знаешь, стараются русских в свои дела не допускать. Хотя… - задумалась она. – Может, попробуем выпросить присутствие на допросе, если поезд еще не ушел? А там уж сличим показания и, может, они чем-то смогут повлиять на судьбу заинтересовавшего тебя, как мне кажется, Петра Ансовича. Или не будем пытаться превысить полномочия и оставим это дело другим?