Настоящее испытание для Маши началось, когда она допустила мысль, что перед ней может быть абсолютно невиновный человек. Хладнокровно, пусть и с напускной ласкою во взгляде, смотреть, как мучится невинный, было ей не по силам. Тогда Мария, как никогда раньше, поняла, что за работа ей предстоит.
Praesumptio boni viri* здесь не действовала и чтобы сохранить нейтралитет, требовалось до конца представлять, что сидящий перед тобой виновен. Всегда болезненно воспринимающая любую несправедливость, Иессен едва подавила желание извиниться и выйти. Маша набрала воздуху в грудь и медленно выдохнула. А затем принялась что-то искать на столе:
- А что, протоколы уже унесли? - отвлеклась она от несчастного мужичка. - Пожалуйста, любезная, распорядитесь, чтоб возвернули обратно. К Петру Ивановичу наверняка унесли. И к чему эта спешка?… - проворчала она и по сопутствующему взгляду Верочка должна была понять, что Машу на несколько минут нужно оставить наедине с подозреваемым.
- Без вас продолжать не станем, - уверила коллегу Мария и вновь ласково улыбнулась мужичку.
К счастью, с Верой они понимали друг друга с полуслова - не прошло и минуты, как она, шурша юбками, покинула комнатку. Мария ещё для вида почитала какую-то бумажку, взглянула как бы мельком на подозреваемого, потом снова взглянула, отложила наконец листок и, чуть понизив голос, доверительно произнесла:
- Послушайте, если вы что-то скрываете, скажите сейчас, пока коллега моя вышла. Я постараюсь сделать так, чтобы вас не упекли в тюрьму и не расстреляли, за содействие следствию, - Маша неистово хотела, чтобы все уже закончилось для этого человека. И для неё. Потому так умоляюще блестели ее большие добрые глаза.
*Презумпция добропорядочности