Унтер немного преувеличил: с Хетагуровым препиралось всего полтора десятка берсовцев. Грузной испитой фигуры полковника Мелиа видно не было, зато в первых рядах скучковавшихся горцев стоял хоть и болезненно-бледный, но по-прежнему франтоватый лейб-артиллерист граф Ребиндер, чьи водянисто-серые глаза смотрели на мир с подлинно-аристократическим презрением. Лишь непроизвольный жест, которым он время от времени разглаживал щетку пшеничных усов, свидетельствовал, что и его немалое самообладание давно дало трещину. Будь он один, то наверняка бы не спустил мешающему пройти хаму ни одного грубого слова; но сейчас, окруженный горцами, был вынужден следовать их любви к браваде и препирательствам.
В задних рядах Рауш разглядел печальное большеглазое лицо корнета Лермонтова. Тонкокостный юноша в тяжелой бурке, накинутой поверх партикулярного костюма, смотрелся несколько комично, а грустный взгляд его создавал неотступное впечатление, что он – совершенно чужой на этом празднестве алчности и жестокости. Судя по всему, молодой человек в этом осколке Дикой дивизии был единственным подлинно совестливым человеком: только слишком безвольным, чтобы противиться решению старших товарищей.
Сам бывший горский подполковник, а нынче снова драгунский поручик стоял в дверях, уперев руки в боки, и воинственно топорщил пышные усы под бержераковским носом. За его спиной сжимали винтовки два стрелка – крепко, до побелевших костяшек. Виссарион Васильевич, в отличие от своего собеседника, явно наслаждался ситуацией. Вот и сейчас, выпятив подбородок и отставив вперед ногу, он цедил:
- Э-э-э, слушай меня, артиллерия! Я с первого года на фронте, австрийским пулям не кланялся, разрывов не страшился, шашкой шеи рубил, как тростник! Ты что, дарагой граф, думаешь, что сможешь меня напугать, даже если вы все свои пукалки достанете?
Когда театр одного актера – а перепалка мало-помалу превращалась в него – прервался появлением Рауша, все замолчали. Хетагуров – передавая командиру право разбираться самостоятельно, бывшие берсовцы – от неожиданности. Наконец один из всадников – невысокий крепыш с кривыми ногами заправского кавалериста, расхристанный, в распахнутом на груди бешмете, оскалился и сделал шаг вперед. Послышался утробный рык, и по-бараньи кудлатая бородища, по своей пышности не отличимая от папахи, задвигалась, словно горец собирался вцепиться в горло офицера.
- Убийца!
- Постой, Ваха. – на плечо берсовца легла тонкая рука Ребиндера. – Не так быстро. Барон, - обратился он к штабс-ротмистру, - позвольте узнать, на каком основании ваш, м-м-м, новый друг не пропускает нас внутрь? Надеюсь, вы убедите его уйти… - он выдержал паузу, - и сами последуете за ним во избежание кровопролития. Не хотелось бы, чтобы Александр Александрович и Елизавета Карловна оплакивали гибель единственного сына. Вы нас не видели, .мы вас тоже.