Ерничанье офицера, копирующего говорок мест и местечек за чертой оседлости, явно покоробил капрала – в неровном свете фонариков было видно, как лицо Абрама скривилось, словно он уксуса глотнул. Его спутник в чине стафф-сержанта явно не понимал, о чем идет речь, а посему стоял рядышком, скрестив перед собой руки и виновато улыбаясь: точь-в-точь как гимназист, пойманный за кражей яблок в соседском саду. Весь вид Джонсона демонстрировал смущение и деятельное раскаяние, умудряясь оставаться при этом дружелюбным и самую чуточку растерянным.
- Господин офицер! – убедительно и немножко деланно-обиженно начал капрал, постукивая в такт своим словам добротным кожаным ботинком по сыроватой и комковатой земле. О такой обуви, как у союзников, как рассказывали те, кто вернулся с фронта, войскам молодого Северного Правительства оставалось только мечтать: большинство солдат было обуто или в старые, еще из окопов Великой войны сапоги, или в британский «подарочек» - абсолютное негодные в условиях архангельской мокрой осени ботинки с картонной подошвой.
Я таки совершенно увэрен! Шэб я так жил, как ви до минэ зовете! Я таки натурально американец – с самого девятьсот шестого году! Еще крошкой моя мами перевезла меня от народной русской забавы – погромов – до славной мичиганщины, у Детройт, гидэ я воспитался и делал свой гельт, пока минэ не позвали на погулять до армии, переводить слов на слов! Вот, - он показал рукой на напарника, - Роб, например, не мает знания до русский рэчь, поэтому я за него и пою, як умэю. Так что господин офицер делает минэ больно своим подозрэнием! Ви говорите, а я перевожу мистеру сержанту – он здесь за самого большого начальника – а потом делаю наоборот. Ми же с вами найдем общий язык, клянусь фарфоровым блюдцем тети Руфь, единственным, что она спасла от погрома и увезла в Америку?
Изогнувшись в неком подобии знака вопроса, русско-американский еврей смотрел на Павла Николаевича снизу вверх, угодливо и чуть заискивающе улыбаясь. По всему его виду, по немножко дерганным движениям было видно, что он здорово опасается офицера, который может не пожелать вникать во все трудности, проблемы и ошибки американской экспедиции и, сбрасывая со своих плеч ненужный груз, передаст задержанных в руки архангельского право-маршала: союзного офицера, занимающегося расследованием дисциплинарных, уголовных и иных нарушений, допущенных скопившимися в чинном купеческом городе новыми «двунадесятью языками».