Дедусенко встретил Вику в полутёмной пыльной чайной, освещённой серым полусветом, пробивающимся через щели в зашторенных окнах. Он сидел за голым деревянным столом рядом с погасшей спиртовкой с жестяным чайником, покрытым по днищу окалиной. Рядом со спиртовкой стояло голубенькое блюдце с одиноким окурком на детском рисуночке поверх фаянса — дореволюционный миловидный котёнок с бантиком.
В чайной было с пяток столов с лавками и табуретами, и то, что сейчас Дедусенко в одиночестве сидел за одним, у стеночки, придавало ему какую-то дополнительную оскорблённость в виде — будто бы в наказание отправили генерал-губернатора стоять в тёмный чулан. У них в нью-йоркской квартирке был такой чулан, заставленный всякой рухлядью, которую отец то ли по еврейской, то ли по русской привычке сохранял, хоть и не знал зачем, и Вику туда он тоже, бывало, ставил в наказание — не на сухой горох в угол, а в тёмный захламлённый чулан. Вот с таким видом она там, должно быть, и стаивала в детские годы, вот так же оскорблённо и поднимала на отца взгляд, когда тот наконец разрешал выйти.
— Вот как, — подозрительно буркнул он, исподлобья глядя на Викторию. — Значит, вожаки решили все вопросы без нас? Действительно, кому интересно мнение какого-то там члена правительства? Я, грешным делом, — и снова пошёл генерал-губернатор разгоняться, угрожая впасть в истерику, — полагал, что будет какое-то межпартийное совещание, но вы, но ваша партия, в очередной раз!… — Дедусенко раздражённо махнул рукой. — И что теперь? — вскинулся он на Вику, рывком поднимаясь из-за стола. — Что теперь, я вас спрашиваю?
Вика даже слегка вздрогнула, когда изображающий оскорбленного в лучших чувствах гражданина Дедусенко встал из-за стола. Ох и дурак же... На мгновение возник соблазн намекнуть ему, что в данный момент жизнь "члена правительства" не стоит и ломаного гроша, но девушке удалось подавить этот импульс: политически нецелесообразно, напомнила она себе.
- Что делать теперь, спрашиваете? - она не стала углубляться в оправдания и объяснения текущего положения, сразу перейдя к вопросам практическим. - Лично я планирую заняться вопросами, которые из рабочих кварталов не разрешить. Для начала нам необходимо разведать положение в стане путчистов, их планы на ближайшее время, а также подумать, какие палки можно вставить в колеса чаплинской телеги.
— Какие палки? Какие палки, вы спрашиваете? — сейчас Дедусенко, даром что природный русак, в речи которого даже хохляцкий выговор не сильно ощущался, выглядел как какой-то местечковый скандалист, которого обсчитали на Привозе. — Я вам скажу, какие палки я, лично я, могу им вставить в колёса. Я готов рискнуть. Мне всё равно, что там думает ваше начальство, мне уже ясно, что они не считают меня за фигуру. Но они ошибаются. Виктория! Едемте в Искагорку, к Капустэну! Сейчас, пока заговорщики ещё не установили контроль над городом! Вы не договоритесь с ним одна, ваше начальство не договорится тем более, а я договорюсь! Искагорка будет наша уже к обеду!
- Stop! - выставив руки ладонями вперед, совершенно по-американски выпалила Вика. - Я уже сказала - плохая новость состоит в том, что вас считают фигурой. Считают милые ребята с золотыми погонами, которые сейчас переворачивают город в поисках последнего недобитого члена правительства. Может быть, они еще не захлопнули наглухо все возможности сообщения с Искагоркой - но вашу физиономию им видеть точно не обязательно. Да, наладить связь с Капустэном - хорошая идея. Мы можем переправить ему ваше послание - ясное дело, не представляясь большевиками. Опять же - телефон там должен быть хотя бы на станции, верно? Но если я с вами где-нибудь по пути в Искагорку наткнусь на чаплинских волков - это же будет смерти подобно для всего дела! Так что давайте не горячиться, пожалуйста. Мне тут и без вас оставили целое подразделение импульсивных мужчин, которых надо всеми силами удерживать от необдуманных поступков...
— Вы что же думаете, я сам не знаю, что меня ищут? — вспылил Дедусенко. — Когда вы ещё в куклы играли, я, между прочим, в подполье работал, у меня опыт всего этого есть! Вы что думаете, я боюсь попасться? — да уж, конечно, видела Вика, он боится, только хорохорится. — Есть безрассудство, а есть оправданный риск! Да даже вот… да даже вот взять вашего Ленина — что он, прошлой осенью побоялся вернуться в Петроград? Виктория, пожалуйста, доверьтесь моему опыту, я дольше вас в этом деле — сейчас самое время проскочить мимо них! Уже через несколько часов может быть поздно! А телефонному звонку вашему Капустэн не поверит, будьте покойны. Он подумает, что это провокация, только и всего.
Во времена, когда я играла в куклы, у эсеров считалось хорошим тоном отправлять на тот свет генерал-губернаторов гремучим студнем и прочими доступными средствами, подумала Вика. С тех пор утекло слишком много воды и много крови, чтобы я ценила ваше мнение по поводу конспирации, Яков Тимофеевич. Вслух же она сказала иное:
- Ленин прежде всего не постеснялся скрыться из Петрограда летом, - девушка устало вздохнула. - Потому что в случае ареста его бы попросту не довезли до тюрьмы живым, что явно не принесло бы делу пользы. Для вас же при столкновении с офицерами быстрая смерть как раз будет лучшим исходом. Слишком многое стоит на кону, а риск ничуть не меньше, чем идти в тюрьму и вытаскивать оттуда Фрица, прикрываясь вашим именем. Нет, я не могу вам этого позволить. Что же касается варианта с письмом - так давайте вместе придумаем, как сделать, чтобы для Капустэна ваше послание прозвучало убедительно. Пусть хоть сам отправляет своих людей в город на разведку, если не поверит. Для провокации подобное сообщение все равно выглядит слишком сложно.
— С вами ни о чём не договоришься… — вздохнул генерал-губернатор, устало опускаясь обратно на лавку, опустив взгляд, со стуком покрутил на столе блюдечко с котёнком. — Но, впрочем, была не была, я напишу Капустэну записку. Вряд ли, впрочем, он поплывёт со своими сюда через Двину. Но хуже не будет. Вы, я надеюсь, сумеете доставить её конспиративно? — похоже, что Дедусенко уже принял на себя роль мастера-конспиратора, чуть ли не экзаменовать собирающегося Вику по приёмам подпольной работы.
- Да уж как-нибудь постараемся, - Виктория, наконец, позволила себе язвительный тон. Подойдя к двери в мастерскую, она приоткрыла ее и сказала:
- Янек, будь добр, принеси из канцелярии письменный прибор.
— А? — откликнулся Янек, спускавшийся по лестнице: они с Индриксоном как раз закончили перетаскивать с первого этажа на чердак винтовки. — Сейчас, — Янек снова пошёл наверх.
— И молока! — добавил вслед ему Дедусенко. — Молока, — пояснил он Вике. — Конспиративные сообщения нужно писать молоком. На бумаге не видно, а потом нагреваете на лампе…
Дедусенко, похоже, считал Вику совершенным младенцем в отношении конспирации и решил поучить её азам этого ремесла. Может быть, Вика действительно не знала каких-то хитроумных приёмов подпольной работы, но уж про молоко-то знала — не далее как в июне в Кремле Надежда Константиновна со смехом рассказывала ей, как в прошлом году она, собираясь к Ильичу в Финляндию, сожгла на лампе половину плана явки, нарисованного молоком, и потом блуждала по незнакомому городу несколько часов, отыскивая нужный дом.
Дедусенко тем временем успел бы с многозначительным выражением рассказать Вике ещё и о том, зачем на явках устанавливают условный стук, но тут вернулся Янек с довольно остро наточенным карандашом и несколькими листами дешёвой желтоватой почтовой бумаги.
— Молоко нет, — без выражения сказал он, кладя принадлежности для письма перед генерал-губернатором.
— В чайной нет молока? — насмешливо фыркнул Дедусенко, оглядываясь по сторонам.
Янек промолчал, уставившись в Дедусенко пустым взглядом. Вика неплохо уже была знакома с Янеком и знала, что так этот флегматичный латыш глядит, когда внутренне закипает от ненависти; а вот Дедусенко, раздражённо вскинувший на стоящего перед ним столпом Янека то ли посчитал отсутствие ответа признаком тупости, то ли с чего-то решил начать строить Янека, как какого-нибудь своего подчинённого:
— Что это за чайная, в которой даже молока нет? Ладно чайная, но что вы за подпольщики, если даже…
Но взорвался не Янек, а Индриксон, который, как оказалось, вошёл в чайную вслед за ним.
— Слышь, дядя! — угрожающе надвинулся он на Дедусенко с таким видом, что генерал-губернатор испуганно отпрянул. — Ты-то молоко сам когда покупал последний раз? Почём оно сейчас, знаешь?!
Судя по враз онемевшему лицу Дедусенко, цены молока тот не знал и сам вряд ли толкался на базаре в молочном ряду. А Вика толкалась, цену знала и понимала, отчего Индриксон так взбеленился: кружку горячего молока с утра теперь в Архангельске не каждый мог себе позволить. С продовольствием в городе вообще была беда — уж кому, как не главе отдела продовольствия, было об этом знать, — но на мясо, рыбу, хлеб, рис хотя бы выдавались карточки; молоко же продавалось приезжими из деревень по свободной цене, росшей изо дня в день: ещё пару недель назад по рублю за штофную бутылку, сейчас уже по два с полтиной. В «Париже», конечно, два с полтиной стоила какая-нибудь чашка кофе (подавали и с молоком, по желанию), но вот для не имеющих средств завтракать в бывшем губернаторском особняке молоко давно уже стало редким лакомством. Родителям малолетних детей выдавали его в земском обществе «Капля молока» по маленькой бутылочке дважды в неделю, и туда-то стояли хвосты.
— Губернатор паршивый, — презрительно бросил Индриксон, остывая, и швырнул на стол перед Дедусенко свой электрический фонарик. — На, пиши. Жрать нечего, а он насмехается.
И, взяв Янека за плечо, Индриксон вместе с ним удалился обратно в мастерскую. Дедусенко, ничего не говоря и стараясь не глядеть им вслед, принялся писать на листке, подсвечивая фонариком. Но, не успел он вывести и первую строчку, как из мастерской послышался голос Юрченкова, вернувшегося с разведки.
— Прошёл мимо по Садовой да по Троицкому, — начал он рассказывать, отряхивая о колено мокрый картуз. — Стоят англичане, посты, пикеты или как это называется? Караулы, во. Вокруг общежития стоят. Сонные все уже, носами клюют. Внутри тихо всё, ничего не заметил. Ну, с улицы не шибко заметишь, но ералаша никакого нет. Даже русских офицеров ни одного не видел, всё англичане одни.
— У меня готово, — донёсся тем временем из чайной опасливый голос Дедусенко. Сам к Индриксону он выходить не спешил. Пришлось Вике пройти в чайную и принять из рук губернатора полоску бумаги с парой карандашных строчек мелким почерком.
Для ППК.
Въ городѣ переворот, офицеры взяли власть. Правительство въ ихъ руках. Поднимай всѣх своих, пошли кого нибудь, куда тебѣ укажет податель сего. Нѣскольких надежных человѣкъ.
Тот, съ кѣм ты говорил 15/VIII с. г. (или 16) о морозостойких сѣменах из Канады. О долларах тоже помню. СВЕРХСРОЧНО!!!