По правде сказать, Мария Карловна сладко задремала, стоило только Верочке выйти. Усталость взяла своё, теплый чай поддакнул, а небольшой огонек в конце тоннеля обещал некое иллюзорное, но всё же вполне обозримое спокойствие, хоть и на острие ножа. С тем Маша и уснула. Лишь стук упавшей швабры заставил ее неохотно открыть глаза, сесть на постели, зевая, прикрыв рот ладошкой, и старательно сделать вид, что она ни в коем случае не спала и верно ждала свою соседку.
Радостное возбуждение Верочки ей, впрочем, не передалось - такой уж Мария была человек, всё воспринимала спокойно, как должное, и со стороны даже чересчур хладнокровно порой. Сейчас она улыбнулась, подтверждая свою сопричастность к надвигающимся на них огромной волной событиям, но залить сие счастье алкоголем готова не была.
- Верочка, я бы поспала. Голова яснее будет, это важнее сейчас. Только ты не обижайся, я к себе пойду, так привычнее, - пожав руку Верочке в знак благодарности и участия, она совершенно машинально поправила той выбившийся на лоб локон. Маше было неудобно отказываться от предложения соседки, но так уж она была воспитана. Сестер у нее не было, а значит не было и ночных бдений за беседами в одной кровати. Мать уже была немолода, чтобы ее интересовали такие нежности с дочкой. В последний раз Машенька лежала с ней в одной кровати, когда ей приснился страшный сон про "кровавую собаку". Иессен не любила его вспоминать, так как считала пророческим, а всяческая мистификация была ей противна. Более свою постель она ни с кем не делила и это даже радовало Марию. Хотя бы что-то в этом мире оставалось только её.