Врожденная деликатность не изменила Марии Карловне даже в состоянии, когда решения обычно резки, а речи дёрганны. Она лишь охватила быстрым взглядом комнатку соседки, отметив, что уюта в ней гораздо больше, нежели в ее собственной, где Мария не спешила обживаться, то ли надеясь на лучшее жильё, то ли, напротив, опасаясь скорейшего переезда.
Верочка подобными вопросами не задавалась или в ее обозримом будущем были лишь ближайшие несколько часов, что тоже импонировало Маше, поскольку она сама так не умела.
- Давайте я вам помогу, Вера, - улыбаясь, что было почти подвигом, предложила Мария. Надо было чем-то себя занять. К тому же тепло и уют верочкиной спальни растапливали скреплённое и значительно огрубевшее за последние несколько месяцев сердце, а расплакаться было и вовсе глупо.
Тем не менее, когда горячий пар, поднимавшийся от чашки, согрел озябшее лицо, Маша задала всё-таки тот терзавший ее всю ночь вопрос:
- Что мы здесь делаем, Вера? - пояснять она не спешила. Знала, что соседка ее поймёт. Не про уютную комнатушку речь. Про целый город. А, возможно, и страну.
- Спасибо. – серьезно ответила Вера, нащупав, наконец, круглые очечки и водрузив их на нос. Выбравшись из-под теплого одеяла, она прошла босыми ногами к стоящему на полочке чайнику с немного мятой стенкой и, прихватив его и жестяную коробочку с чаем, отправилась вместе с Машей на стылую холодную кухню. Затопив остатками дров и щепой маленькую чугунную буржуйку и водрузив на нее чайник, она обняв свои плечи, застыла. Девушка уже поняла, что она была не права, выйдя из теплой комнаты, не накинув ничего на плечи, но уходить было поздно: становиться погорелицей от случайно выпавшего уголька она не собиралась.
Наконец раздался долгожданный свист, и вскоре кипяток струей ударил по дну фарфоровых чашечек, поднимая на поверхность травинки крепкого индийского чая. Поспешив обратно в теплые покои, Верочка осмотрелась и, решив, видимо, не испытывать судьбу в неустойчивом кресле, предложила гостье садиться рядом, на смятые простыни узкой кровати.
Держа чашечку в лодочке ладоней, она задумчиво ответила:
- Пытаемся жить, наверное. А скорее даже выживать, изображая, что почти ничего не изменилось. Обманываем себя, что уж завтра-то... А некоторые – малый процент – борются с красными ветряными мельницами, потому что понимают, что пока те стоят, к прежнему покою возврата не будет. Хотя как прежде уже никогда не будет...
Мария Карловна, вытянувшись в струнку, даже сидя на кровати, держала чашку «как положено», иными словами, как привыкла.
Она потягивала чай тихо, будто вовсе не пила, а так - касалась губами края чашки. В глубокой задумчивости слушала она верочкины измышления.
- Никогда еще прежде я не чувствовала себя настолько бесполезной, - пожаловалась вдруг Маша, глядя в чашку пристально, словно ждала оттуда знак.
- Бесполезной? Не знаю. – Вера пожала плечами. – По крайней мере, мы более полезны, чем во время войны. Правда, я до того, как попала к англичанам, смогла немного поработать на контрразведку – это было действительно нужное для Родины дело, но… Не знаю, можно ли еще вернуться? Да и страшно как-то одной идти, после всего, что я насмотрелась. Я просто знаю, - неуверенным жестом она закинула за спину тяжелую черную прядь, - что делаю хоть что-то. Иначе бы на моем месте сидел мужчина – а так на одну винтовку больше на фронте.
Да и, - тяжелый вздох, - мы все-таки девушки, и нам сложнее быть полезными в такую… в такой ситуации. Это время мужчин, время силы. Не быть же нам как Ласточка эта: вся из себя такая солдатка, такая резкая и бескомпромиссная, к которой никто не прислушивается и над которой, кажется. Все молча посмеиваются. И то: молча не потому, что боятся, а потому, что она – женщина. Н-да…
Вера поднялась и поворошила кочергой угли в печке. Подбросив в огонь оставшиеся дрова, она грустно вымолвила:
- Все. Да утра не хватит…
Вернувшись на место, она с ногами забралась на кровать, усевшись по-турецки, и взяла дымную кружку.
- Мария Карловна, да не стесняйтесь вы, устраивайтесь поудобнее, а то мне ей-Богу неловко как-то.
А ощущение бесполезности… Я о нем тоже думала, и тоже ощущала, но оно, как мне кажется, вызвано одиночеством и невозможностью отогреть душу. Некого обнять, некому на плече поплакать, не перед кем излить душу. Все остается внутри, и это порождает неуверенность, страх и слабость, сомнение в себе. Вот он – корень всех бед.
«У меня и так никогда не было плеча, чтобы поплакать» подумала Маша, а вслух сказала:
- Не думаю, что эмоциональные излияния сделают меня более полезной в этом «времени мужчин», как вы изволили выразиться, - Мария Карловна горько усмехнулась, но тут же, сев поудобнее (что у неё означало слегка подвинуться в глубь кровати) перевела разговор.
- Вера, расскажите лучше про контрразведку. Мне все интересно. Как вы там оказались и почему мы до сих пор не там? - улыбнулась Маша, придав своему последнему вопросу налёт шутки.
- Не то чтобы это поможет остальным, - философски пожала плечами Вера, - скорее это не даст нам скатиться в бездну самобичевания. Но это только мои домыслы, не подкрепленные ничем. Это как, - она замялась, подбирая верное слово, - как исповедь. Выговорилась – и на душе немного легче стало.
Что же до контрразведки, - она невесело усмехнулась, - то все достаточно просто и прозаично. Я мечтала помочь нашим солдатам одолеть врага – но на фронт, как Бочкарева, идти боялась. Да и фигура у меня, - она приосанилась, подтверждая свои слова, - слишком женственная: быстро распознали бы. Могла стать сестрой милосердия, но сомневалась, что смогу выдержать подобное зрелище. Человек, он, конечно, ко всему привыкает, но я боялась попросту сойти с ума.
И тогда наш губернский шеф жандармов – он с папенькой был знаком – предложил мне послужить на благо Империи в контрразведке, аргументируя это тем, что никто девушку не заподозрит в том, что она ловит шпионов. Я, конечно, с радостью согласилась. Да и ты бы, наверное, тоже, поступи такое предложение – тогда это звучало так романтично! – Данилевич, перестав следить за собой, снова сбилась на «ты», - Меня назначили в Архангельск, куда я прибыла незадолго до первой революции. Поймали несколько дезертиров, выявили группу провокаторов, несколько раз ловили немцев и мадьяр. Бежавших со строительства железной дороги. То есть служба в основном была, так сказать. Полицейской, но, менее… формализованной, что ли? Правда, один раз, почти сразу после первой революции, смогли поймать немецкого шпиона, готовившего диверсию на судах – это, наверное, единственное, чем стоит гордиться. – девушка широко улыбнулась. Как оказалось, когда Вера перестает хмуриться и казаться серьезной, она сразу становится очень милой.
А потом все пошло по наклонной. Сокращали штат, урезали права, запрещали то делать, это… А я к тому же не скрывала своих монархических взглядов – вот меня и ушли в отставку. Хорошо хоть, брат приехал: он у меня инженер-путеец, сейчас на Мурмане живет. Сильно помог мне тогда. К тому же опередил собственную телеграмму: получи я сначала ее, точно бы на себя наложила руки. Ну да ладно, будет об этом.
В общем, выгнали меня большевики из контрразведки. А потом, как англичане пришли, устроилась к ним. Хоть что-то, - в глазах мелькнула чугунная грусть, - знакомое. А сейчас, после переворота, контрразведку заново собирают. Вот только тех, кто был там в феврале прошлого года, почти никого не осталось. Слава Богу, хоть руководитель ее, Михаил Константинович Рындин, мужчина неглупый и в свое время, будучи следователем Окружного суда, крепко нам помогавший. И теперь не знаю, что мне делать, и где я буду полезнее…
Совсем перестав пить чай, Маша пристально изучала лицо Верочки, у которой за плечами был багаж побольше, чем у иного солдата.
Маленькое сердечко такое, а бьется громко. Оглушительно стучит.
Помоги Бог таким.
Не перебивая, слушала Мария рассказ сослуживицы, а лоб всё морщился, какие-то думы там гуляли, а когда тесно им стало в машиной голове, она твёрдо Верочке заявила:
- Что ж, Вера, надумаете обратно в контрразведку, приглашайте. Если хотите мое мнение, засиделись мы тут, в бумажках заблудились, - кивнув на кипу бумаг, улыбнулась Маша.
Облокотившись на подушку, Вера посмотрела на Машу с некоторым удивлением: кажется, бывшая контрразведчица не ожидала от приятельницы таких категоричных и решительных выводов. Поправив очки на остреньком носу, девушка молча отпила крепкий чай, поморщилась – еще горячо. И ответила, отведя взгляд в сторону окна:
- Наверное, вы правы, хотя я старалась о ней не думать. Но… - в тишине отчетливо скрипнули зубы. - А, ладно, потерявши шею, о руке не горюют! Маша, я тебе не сказала, и в этом моя вина. Понимаешь, если ты в контрразведывательном отделении – у тебя не остается собственной чести, потому что ты отдаешь всю самое себя на благо страны – так меня учил мой наставник, подполковник Юдичев, бывший жандарм. Для тебя не может быть ничего слишком аморального, подлого и низкого: все средства хороши для того, чтобы не взорвалась новая адская машинка, убив разом почти тысячу человек! – Вера почти срывалась на крик. – Подслушивать, лгать в глаза, стрелять в спину, отдавать себя, чтобы втереться в доверие – сломать себя об колено во имя того, чтобы жили другие и не знали, что опасность прошла стороной. Ни почестей, ни славы – только презрение тех, кто знает, и безразличные взгляды других! – в голосе стояли надрывные слезы. – Вот почему я трусливо боюсь снова вернуться, хотя понимаю, что там нужнее! – громкий всхлип, руки дрожат, плеская кипятком на кожу и светлые простыни. – Ты хорошая, ты правильная – зачем тебе туда!?
Мария Карловна не умела утешать - увидев чужие слёзы, она каменела. Однако точно знала, что говорить что-либо, пока человек рыдает, никакого смысла нет. И пока сказанное искало дорожку к ее разуму, Мария осторожно забрала у соседки чашку, поставила ту на стол.
Потом подумав немного, привлекла плачущую девушку и рассеянно гладила ту по волосам, вспоминая мать и как ей, Маше, помогало это в минуты отчаяния - простое прикосновение.
Маша вспоминала, что говорила несколькими часами ранее офицеру, вспоминала свои мысли о том, что вершить судьбу человеческую подобно Господу Богу - занятие неблагодарное и опасное, да не по силам ей.
- Вы правы, Верочка, - продолжая гладить девушку по темным волосам, тихо говорила Мария, - не достанет у меня столько смелости, даже на благо родине.
- Но понимаете, - чуть отстранившись и взглянув Верочке в лицо, продолжила Иессен, - у всякого человека есть выбор и того у него не отнять. И о правильном выборе не плачут. Не страдают, Вера.
Ей надо было видеть лицо девушки в этот момент.
- Я, - ответом стал еще один громкий всхлип, - не плачу!
Вера и правда не плакала в том смысле, который в это слово привыкли закладывать. Глаза ее, огромные на искривленном лице, были совершенно сухими. Но холодные рыдания, сотрясавшие плечи и без слез, говорили сами за себя. Короткая вспышка эмоций, пробившаяся сквозь плотный полог невозмутимости, мало-помалу отступала, как возвращается назад с отливом море, оставляя после себя водоросли и влагу в шербинах камней.
Сняв с себя очки, Данилевич неловко ткнулась носом в шею Марии. По телу девушки временами пробегала крупная дрожь, заставляющая ее еще крепче прижиматься к гостье. От ласковой и успокаивающей руки она не отстранялась, ловя те короткие минуты тепла, о которых только недавно говорила. Когда барышня Иессен чуть отстранилась, Вера сама подняла голову, глядя снизу вверх чуть прищуренными покрасневшими глазами. Губы ее горько кривились, на шее нервно билась синяя венка.
- Понимаю. Но иногда так больно – рвать себя по-живому ради… Ради того, что доброй половине и не нужно? – Больные глаза не спрашивали, не ждали ответа, они находили его в каждом выражении лица, в каждом движении Машеньки. – Но знаю, что это нужно. Прости. – она на миг уронила голову и снова подняла ее, глядя на Марию сквозь упавшие на лицо темные волосы. – Я сорвалась. На должна была так… - уголок губ дернулся. – Не должна была вываливать на тебя свои проблемы. Это неправильно.
- Духовник мой, батюшка Сергий, бывало, сказывал, что всякому страданий даётся по силам, что Господь не даст больше, чем сумеешь вынести, Верочка, - задумчиво глядя перед собой и чему-то светло улыбаясь, Мария не заметила, как перешла «на ты».
- Вы, Верочка, ой… да что я всё с этими «вы», смешно даже! Ты, Вера, если здесь со мной сейчас сидишь, значит, выходит, всё было по силам, - ободряюще встряхнула Маша соседку и, выпустив ту из объятий, налила ещё чаю заместо пролитого, пусть и слегка остывшего.
-Уходите сейчас, - твёрдо заключила Мария, снова сев на кровать и глядя соседке прямо в глаза. - Посмотрите, что творится. Сейчас ни вы… ни ты, ни я здесь ни при чём. Только писать не забывай. И ежели помощь какая нужна или работа найдётся, тотчас сообщай, - зная, что не станет Вера в письмах такие ценные сведения указывать, тем не менее говорит Маша.
- А то совсем ты Акакий Акакиевич тут стала, - кивнув на кипу бумаг, разулыбалась Мария и допила наконец свой остывший чай.
- Действительно. – против светлой улыбки Машеньки устоять невозможно, и Данилевич улыбается в ответ, сначала натужно, но потом все искреннее. – Столько было, а я все никак не определюсь, а это гора-аздо хуже. - Улыбка Верочке очень шла, словно подсвечивая ее лицо изнутри.
Поблагодарив за чай, она продолжила:
- Наверное, ты права. Хватит бегать от сложного, но важного, и прятать голову в песок. Тогда со стыда не умерла, и сейчас справлюсь. К тому же, хоть английский паек слаще, да русский начальник приятнее. А то ругаю мужчин, в тылу сидящих, а сама такая же! К тому же, кто знает, на какое направление меня попросят? И правда, чего я за Рындин выдумываю?
Слушай, Маш, - повернулась она к барышне Иессен, - а может все же вместе попробуем? Только предупредим, что на такие жертвы ты не готова? Неужто не найдется места для умной девушки? Аналитика там, или еще какой? Давай завтра же с утра, если Бог даст и ничего не случится, попробуем?
Маша усмехнулась грустно:
- Наверное, тут я должна напомнить, что утро вечера мудренее…
И подумав, всё же проявила интерес:
- А что нам на это англичане скажут? Сразу две барышни от них сбегут,- полушутливо заметила она. Прослыть перебежчицей Марии Карловне не хотелось. Особенно если шило на мыло меняет.
- Да сейчас уже не поймешь, где утро, где вечер... А раз уж начали обсуждать, так что же не продолжить. А утром закрепим. - Вера улыбнулась и устроилась поудобнее. Потом, поразмыслив, рещительно взяла одеяло и мягко накинула его на плечи Маши. - Теперь твоя очередь греться, а то скоро все прогорит, и снова выстудится. Щели же... - тон девушки был извиняющийся, словно в этом была ее вина.
- А англичане, - она пожала плечами, - англичане новых найдут. Платят они хорошо, продовольственный паек опять же. А грамотных и безработных сейчас пруд пруди.
Спать и правда совсем расхотелось. Маша с удовольствием устроилась под предложенным одеялом и ей стало совсем хорошо. Такие мгновения она ловила жадно, складывала в бутылочку из-под духов и плотно завинчивала пробку.
- Расскажи мне подробнее про этого Рындина. Почему я раньше о нем не слышала?
Поправив бретелку ночного платья, Верочка забралась поглубже на кровать и, подложив под спину подушку, скрестила ноги по турецки. Попаравив очки, она начала деловым менторским тоном, впрочем, вскоре быстро исправившись на нормальный:
- Михаил Константинович Рындин долгое время, как я знаю, года с двенадцатого, что ли, служил следователем окружного суда в чине коллежского асессора, помогал активно нам, контррадведчикам. А потом, когда пришли Временные, нашего начальника арестовали, и началась чехарда командиров. Ну и в итоге поставили летом прошлого года Михаила Константиновича. Он и при большевиках держался в должности - только с понижением до начальника Беломорского КаРэО, а не всей службы. И тихо помогал нашим. Ясное дело, когда краснокожих прогнали, он снова возглавил всю контрразведку. Очень умный мужчина, ответственный, с эдакой... - она щелкнула пальцами, - хваткой. Умеет и рисковать, и быть осторожным. Честный. Уголовщину всякую терпеть не может, и большевиков считает ворью подстать. Вот, еще обьясняет очень доходчиво - сразу все понимаешь. Профессионал настоящий, всю жизнь службе посвятил.
То, что описывала Верочка, Марии нравилось. Однако она привыкла доверять собственным глазам:
- В таком случае, я бы хотела увидеть Михаила Константиновича лично. Это возможно, Верочка? Вы устроите нам встречу?
- Несомненно. Михаил Константинович уже пробовал меня сманить, но я обещала подумать. Думаю, - она мягко улыбнулась, - мы можем пойти хоть сейчас, и он нас примет, даже если прикорнул на службе. Как я слышала, он часто ночует прямо в кабинете: сотрудников мало, опытных и того меньше, а дела не ждут. Но, мнится мне, это будет моветон. Поэтому мы можем пойти к нему, например, с утра.
- Хорошо, Верочка. Вам виднее,- примирительно сказала Маша. В конце концов, что может случиться от одной встречи?
- Тогда так и порешим. - уверенно кивнула Данилевич.