— One day I wrote her name upon the strand, — объявил Бессонов Глебушке, извлекая откуда-то из закромов своей шинели небольшой лист бумаги — возможно, страницу блокнота, исписанную синими чернилами. Чекист стоял прямо напротив своего подчинённого, оперившись локтями об ограждение пароходной палубы. Он смотрел куда-то в черноту над собой, куда-то в звездную высь.
— But came the waves and washed it away, — добавил он, а затем, не оборачиваясь, бросил листок в своей руку куда-то за спину. Видимо, в расчете предоставить его судьбу воздушной стихии за своей спиной и водной стихии внизу. Усмехнувшись, он протянул руку в левый карман и достал оттуда ещё какой-то скомканный листок.
— Again I wrote it with a second hand, — сказал он. — But came the tide, and made my pains his prey.
Повинуясь повелению поэзии, рука чекиста также отбросила обрывок бумаги за его спину. Также тот канул в воздушную и водную гладь ночи. Сложив руки на груди и самодовольно уставившись на молодого чекиста Андрей Бессонов резюмировал:
‘Vain man,’ said she, ‘that dost in vain assay,
A mortal thing so to immortalize;
For I myself shall like to this decay,
And eke my name be wiped out likewise.
— Думаешь о вечности и своём месте в ней, а Глеб? — спросил Бессонов от себя.
***
— Вы знаете, — неожиданно раздался за спинами бойцов-красноармейцев, потешавшихся над нелепыми языческими обрядами своего отяцкого товарища, голос Бессонова, — есть что-то правильное в том, что он делает, ваш побратим. Что-то, чему вы могли бы научиться.
Зажжённая папироса была в руке чекиста. Как кажется, он пришёл сюда прогуливаясь и куря.
— Хех, казалось бы, он поносит своего идола и угрожает ему! Что за нелепый дикарь! Но на самом деле, не так ли мы должны говорить со святыми, с Девой Марией и с самим Иисусом? Может да, если вы верите во все эти поповские сказки. Может, нет. Я читал где-то, что в старые времена, годину невзгод, крестьяне в Европе извлекали кости и статуи своих святых из их храмов и бросали их в грязь, а потом полосовали кнутами, и били руками, и плевали на них, приказывая всем этим небожителям, наконец, сжалиться над ними и обратить свой взор к грешной и гниющей земле. Все это была смута и ересь простолюдинов, конечно. Князья, попы и епископы могут молиться по-иному, более благородно. Всё же, даже когда над ними стоит роковой час, у них всегда есть полные закрома, и полный кошель, и друзья, которые могут принять и приютить их за границей. Они могут молиться чинно и благородно. Ну а мы? Если мы будем молиться по правилам, по всем правилам благодатности и вежливости, разве мы что-то получим? Когда мы что-то получали так? Нет... Только через жестокость и побои можем завладеть мы покровительством Божьим и покровительством святых. Только насилием можем мы обрести Рай. Другое — не по нашу участь...
— Хех, — Бессонов указал красноармейцам на спину угрожающего своей богине дикаря. — Как прав он, ваш товарищ, да?
***
Отвлекшись от карт и разговора с Романовым, которого он опрашивал касательно плана штурма неприятельских укреплений и своего места в нем, Бессонов поднял глаза на появившегося в импровизированном штабе Богового и Занозу.
— Опять пили и разговаривали с врагами Революции, Василий? — спросил чекист у товарища.