И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным…*
Не было прежней легкости в Машиной походке. Она шагала тяжело, словно босиком по острым речным камням, будто бы всякий шаг причинял ей боль. Лицо выражало крайнюю степень задумчивости, она не слышала, что Верочка взволнованно рассказывает ей, лишь отдельные слова терзали слух, не давали полностью разглядеть образ, который то появлялся в ее воображении, то, заслоненный дождем, снова исчезал, чтобы дразнясь, появиться вновь.
Длинноволосая женщина в белом, улыбается грустно и держит в протянутой ладони колоду карт, словно предлагает выиграть ее...или проиграть. На белом одеянии ее видны порезы, а сквозь них струится алая кровь, отвратительно густая, один вид которой рождает в груди тоскливое безобразное чувство неизбежности.
Машенька видела женщину, будто в горячке. Никогда прежде не являлись ей образы, Маша не считала себя впечатлительной натурой, да и стихов не писала, только слушать любила. А тут...
Россия это, поняла Мария. Белая Россия. Да вон, не уберегли, лезет сквозь порезы красная зараза, не смыть, не вылечить ее. В карты на нее играют, делят...кто-то сегодня выиграл ее часть, да завтра может потерять.
Маша не заметила, как шепчет вслух.
- Колода карт, Верочка, всего одна. Нельзя ею одновременно сыграть и с Господом, и с Дьяволом. Не получится. Не выйдет ничего, - вид у Марии был больной. Она не сразу поняла, отчего остановились, потом на землю архангельскую нехотя вернулась, даже пожурить себя за такое малодушие успела, но отметила, что стало отчаянно холодно и хочется вернуться.
- Благодарю, господин Осипов, но нам лучше до дому. Пойдемте, как Верочка предлагает.