Пальцы Машеньки наощупь сомкнулись вокруг тёплой тяжелой рукояти. Она позволила себе подержать несколько мгновений чужое оружие и в полной мере почувствовать его силу.
«Последний патрон оставьте себе» снова голос Левушки в голове.
Мария Карловна умела пользоваться пистолетом. В последний год жизни отец очень переменился во взглядах и много рассказывал Маше об оружии, не зная, что английский офицер уже подарил ей браунинг. В Петрограде иначе было нельзя и Маша не впервые ощущала надежную тяжесть пистолета, но впервые целилась в живого человека.
Она дышала спокойно, рука не дрожала, когда дуло взглянуло на беса, что долго и умело прикидывался человеком. Маша была бледна, но этого никто не видел в темноте.
В голове тем временем роились десятки картин, снова и снова помогая ей вспомнить момент жестокого убийства, Маша помнила все детали, а пуще прежнего - вот это лицо со шрамом, мерзкое, жалкое...
До тошноты ненавидела Мария Карловна безнаказанность.
И потому лишь позволила себе представить, что вот сейчас одним движением отомстит она этому лицу, и хотя бы одним убийцей в России станет меньше.
Не станет. Счёт останется тем же. Один убийца умрет, другой родится.
Чёрный провал дула продолжал играть с ублюдком в гляделки, когда Мария заговорила и голос ее звучал твёрдо:
- Офицер, не имею чести знать вашего имени, да, на Кавказе есть такой обычай, но мы не на Кавказе и я не имею отношения к вашим обычаям, - она наконец оторвала взгляд от большевика и встретилась взглядом с офицером.
- Объясните, почему вы решили заменить военный суд местью в исполнении не военнообязанного человека? Большевик признался, я дам показания, свидетели имеются, - она, не отрывая взгляда от темных глаз кавказца и продолжая держать на мушке большевистского подонка, слегка повела плечом в сторону тех, кто сейчас присутствовал при казни.
В темных горских глазах – холодное равнодушие. Прошел злобный азарт охотника, и на месте него осталось только хладнокровие победителя, смотрящего на добычу лишь с мыслью, как бы половчее ее разделать. Офицер, заложив большие пальцы за пояс и покачиваясь неторопливо с носка на пятку, выжидающе смотрит на Машеньку. Вопрос ее вызывает на похожем на маску древнего истукана лицо с резкими рубленными чертами легкую змеящуюся улыбку – будто трещина пролегла по камню.
- Поручик Ганжумов, Эммануил Петрович. – вежливый поклон, чуть более резкий и порывистый, чем положено по этикету – но они же не на балу. – К вашим услугам, барышни. И прошу извинить меня за такой моветон.
Обвиняемый, тихо по-собачьи скуля, смотрит на беседующих расширившимися от ужаса глазами, который, кажется, достиг своего апогея, когда потенциальные палачи перешли к почти куртуазной беседе. Он дрожит, стучит зубами и даже не пытается встать и отползти, надеясь на милосердие девушки. А кавказец продолжает как ни в чем не бывало:
- Извольте, объяснюсь. Если вы считаете его таким негодяем, как говорите, он не имеет права жить. Видели это вы – а значит, право возмездия принадлежит вам. Ну а если рука не поднимается, значит он не столь уж мерзостен в Ваших глазах. Это р-раз. А если его отдать под трибунал, так там сидят юристы, и показаний одного-единственного свидетеля – а от нынешнего признания он может отказаться – им будет недостаточно для утверждения смертного приговора. Крючкам этим, поверьте, закон важнее правды. Его заключат в тюрьму или в лагерь месяца на три или на полгода, а то и оправдают и направят на фронт – там людей не хватает. Он уйдет безнаказанным. А убить его на месте – как раз поступить по Правде. Сейчас новое Смутное время, барышни, а на войне, еще древние римляне сказали, законы молчат.
- В-ваш сиясь, как же вы сказали… - раздался сбоку исполненный удивления голос Венечки. Такой серьезной и строгой тирады от шумного и смешливого Ганжумова он не ожидал.
Мария внимательно и с уважением к собеседнику слушала его речь. Рука с пистолетом опустилась от усталости и груза, что давил на плечо. Будто отцовская рука на нем лежала.
Адмирал Иессен, отойдя в мир иной, стал для дочери путеводной звездой, голосом совести.
Маша отчего-то была уверена, что увидев, как горец вкладывает в изящные дамские пальчики оружие и велит совершить самосуд, адмирал назвал бы происходящее возмутительным. Не по-офицерски это, мол.
Хорошо, что папенька так и не увидел воочию, как стремительно рушились эти порядки.
- Складно вы говорите, Эммануил Петрович, - спокойно, без тени иронии сказала Мария. - Про времена вон смутные. И поступаете по совести: даете право обиженному с обидчиком поквитаться.
- Так позвольте и мне для вас цель благородную высказать: вот перед вами предатель, не посчитавший нужным сказать, что он большевик и обманом в ряды ваши проник. Может, тайны разведывал, может живот свой спасал. Может, кого из ваших уже сдал или убил. Так или иначе, не хотите порядок навести, Эммануил Петрович? Негодяя застрелить? Ведь вы человек военный, на неповиновение спишете и дело с концом. И оружие заимствовать не придется. И командир вас похвалит. Или вам зрелищ не хватает? Решили поглядеть, как дама солдата карает и смеётся от счастья при том?
- Господин Ганжумов, - протягивая пистолет поручику, твёрдо сказала Мария Карловна, подводя итог разговору, - я на себя роль Бога примерять не намерена. Есть суд? Пусть будет суд. Есть у вас полномочия предателя наказать? Я не отвернусь, когда это случится. У меня нет ни права, ни морали подходящей, чтобы с убийцей ролями меняться и за высшее благо это почитать.
Напоследок она тихонько отогнула пальто, показывая торчавшую рукоять браунинга.
- Если бы я хотела им стать, то не пришла бы к вам за помощью.
Ответные слова Машеньки, пускай и вежливы, а все равно – звучат для гордого кавказца оскорбительно. Ганжумов, стоявший досель в позе расслабленной и вольной, выпрямился, развернув плечами форму. Взгляд его построжел, закаменел, всякая насмешливая смешинка ушла, будто бы ее и не было. Только губы, плотно сжатые в тонкую нить, побледнели. Когда девушка протянула пистолет, он молча принял его, и только трепещущие крылья носа выдавали его негодование.
Повисло неловкое молчание, прерываемое только всхлипываниями большевика. Даже говорливый и порывистый Венечка молчал, прижух, не желая вызывать огонь на себя. Наконец поручик, цыкнув резко, процедил:
- Я предпочту сделать вид, что не слышал Ваших слов, барышня, о том, что мне зрелищ не хватает, иначе бы я счел, что вы предумышленно хотите меня оскорбить. Я услышал вас, что вы не желаете пачкать свои белые ризы кровью мести, и я их понял. Пускай будет так. Пускай не ваши руки примут на себя грех смертоубийства, а…
Услышав слова офицера, стоящий на коленях мужчина сделал выводы и, ужаснувшись в очередной раз тому, что его жизнь повисла на волоске, взвыл побитой собакой. Негромко, впрочем. Он явно понимал, что, если он будет орать, с Ганжумова станется его заткнуть или сапогом, или рукоятью пистолета по зубам. Быстро-быстро подползши к Машеньке, так, что никто даже не успел отреагировать, он облапил ее ноги и, глядя снизу вверх телячьими глазами, залопотал сбивчиво:
- Барышня! Милая! Храни Вас Бог, милосердную! Прости, Христа ради! Не губите, не отдавайте меня ему на погибель! К себе слугой возьмите, на коврике перед дверью спать буду! Защищать Вас! Замолю, исправлю грех бесовский! Пощади-и-итя!!!
- Прекрати ныть! – брезгливо бросил офицер. – Я не собираюсь тебя стрелять, дрянь, если девушка просит суда для тебя. Но признание твое повторю: в тюрьме сгниешь. Встать! Снять ремень!
- Барышня! Девонька! Защити, обереги, молю-ю-ю! Не губи! Они же меня там все равно убью-у-ут!
Последующий спектакль заставил Машу побледнеть, застыть с каменным лицом, словно в землю вкопанная, и холодно спросить не своим голосом, почти перекрикивая трусливое нытьё ублюдка:
- Мое присутствие ещё требуется, поручик?
Она так и не тронулась с места, хотя отвращение и брезгливость буквально толкали ее к бегству.
- Господи! Конечно же вы можете идти, сударыня! Я же вас под арестом не держу: не желаю да и права такового не имею. – устало выдохнул Ганжумов. – Не хотите – и ладно. Не смею вас больше задерживать. Честь имею.
- Господа Черноруцкие! – повернулся он к переминавшимся с ноги на ногу штатским шпакам, старавшимся казаться незаметнее мышек в траве. – Давайте, принимайте нашего большевичка. Вяжем, и в подвал: пускай подождет, пока все закончится. А ты, дрянь, - перевел он взгляд на солдата, - руки от дамы убери, пока я тебе их нэ отрэзал.
Венечка! – молодой человек не откликнулся, задумчиво глядя перед собой, - Юнкер Осипов! – поручику пришлось рыкнуть, привлекая внимание юноши.
- Я, ваше сиятельство!
- Проводите барышень до дома.
- Так точно!
- Сударыни, я настаиваю, чтобы вас проводили. Мало ли что может случиться ночью: Архангельск не самый благополучный город.
- Благодарю за содействие, - кивнула Мария Карловна и не стала более спорить. Пусть Венечка провожает, пусть Верочка не произносит ни слова.
В груди зародилась сейчас какая-то новая эмоция, не знакомая Маше ранее. Она не гнала ее, рассматривала молча и спокойно, удивляясь лишь несвоевременности ее появления. Всё, и сама эта сцена, и слова, что ей пришлось слышать, и сама ее роль подкармливала это тихое и вместе с тем огромное, вползающее в ее разум… отчаяние.