Будь среди присутствующих любитель русской литературы, он бы по достоинству оценил бы ту немую сцену, что возникла после вызова, брошенного Раушем. Непонимание в глазах англичан, восхищенный присвист от Филоненко, скрип стула, когда попытался отодвинуться и подняться Миллер… На плечо эсеру легла рука его напарника, потянувшая вниз – не время проявлять инициативу. Чайковский, белый как мел, глухим и каким-то посторонним голосом просит: «Господа, не надо, господа, ведь можно договориться…». Его никто не слушает. Улыбается как кошка, отведавшая хозяйской сметаны, Ласточка. Кто поглазастее, может заметить, как тонкая женская ручка скользнула из-под стола обратно на поверхность: пока что стрелять рано. Пускай монархисты и бандиты сами друг друга перестреляют, а там уже видно будет.
Георгий Ермолаевич сосредоточен его раскрасневшееся лицо выражает целую гамму бурлящих чувств. Но он находит в себе силы не поддерживать вызов своего адъютанта: кто-то может назвать это трусостью, но кавторанг понимает, что от его жизни слишком многое зависит. Его жизнь и честь с того момента, когда он возглавил антибольшевистский переворот, больше не принадлежат ему. Вот оно, настоящее бремя власти: искренне желать что-то сделать, но не иметь подобной возможности. Унизительно и противно, но по-иному никак.
А вот для ротмистра все это напряжение, вся бритвенно-острая резкость ситуации что слону дробина, а ненавидящие взгляды – как с гуся вода. Он смотрит на всех присутствующих как на актеров в дешевом балагане, и только во взгляде, направленном на барона, читается некоторое… уважение?
Берс молчит, и всем видно, как трепещут крыла носа над кривой, как турецкий ятаган улыбкой. Выждав момэнт, который еще сильнее ударил по натянутым до предела нервам присутствующих, он порывисто и неожиданно вскочил с места – только упавший от рывка стул грохнул о пол. Голос его хриплый, злой, сулящий недоброе – словно бы и не офицер Русской Императорской армии сейчас стоит, а атаман разбойничий, Кудеяр или Пугач. Рука на шашке, спина прямая и ровная. И хоть глядит он на барона снизу вверх, все равно создается ощущение уничижительного взгляда на что-то мелкое, не опасное.
- Дуэ-эль говоришь, тля дворцовая, паркетная? Да пожалуйста! Я тебе третий глаз открою и продолжим разговор: будешь знать, как лезть в разговор тех, кто умнее тебя, и как гавкать на того, кто тебя сильнее. Щенок!
- Господа, прошу воздержаться от взаимных оскорблений! – поднялся Чаплин. – Как и подобает, интересуюсь перед дуэлью в последний раз: не желаете ли вы решить дело миром?
- Да не в жисть! А ты что, в секунданты записался, Жорж?
- Да. Надеюсь, Константин Александрович не против.
- Ну-ну! – полковым конем заржал Берс, - А у меня тогда… Виссарион Васильевич, не облагодетельствуете?
- Я согласен быть вашим секундантом, атаман. - С невозмутимостью седого Машука откликнулся один из кавказцев, высокий и статный мужчина с жесткой щеточкой усов и коротким ежиком седых волос. – Мы с господином Главнокомандующим тогда удалимся на две минуты, обсудить условия дуэли и вернемся. Полагаю, что все будет проходить, как положено.
- Добро, Виссарион Васильевич. Подождем-с…