Шотландцы старались вовсю. Керр, с чужим и посторонним лицом, как будто кто-то нацепил на лицо сержанта маску демона, ритмично и размеренно охаживал француза мешочком, выдыхая на каждый удар новую фразу в своей длинной тираде о возможных «дополнениях» к экзекуции:
…- А еще пальцы переломать, кр-рак – и нету! Один, потом второй – ложку держать не сможешь! И зубы по одному штыком выковыривать, так, чтобы полный набор был. И глаза выдавливать пальцами, ме-едленно-ме-едленно, пока они не, ж-жух – лопнут!
- Мы тебе еще Наполеона припомним! – веселится Коллинз с дикими, осатаневшими глазами и рваным разрезом кривой усмешки.
- Аккуратнее молоти, по мне не попади! – спокойно просит МакНамара, словно бы под ним не человек извивается, а свинья, которую надо забить к празднику. Бойкий капрал, любящий футбол и игры с русскими подростками, будто и сейчас играет – только выражение уж больно хищное, будто зверь хочет прорваться через лицо наружу.
Спокоен только Ламонт, и это кажется чуть ли не более страшным, чем азарт и ярость остальных. Для него все это – такая же работа, как и все прочие. Рыть окопы, стрелять, стоять на карауле, проверять крестьянские хаты в поисках спрятавшихся большевиков или вот так избивать союзника – все одинаково. Он сделает все: спокойно, деловито, старательно. И ничего в сердце не екнет. Все просто – он выполняет приказ, а значит, все грехи ложатся на того, кто отдал команду. А сержантская душа чиста и спокойна.
Но эти задор и ярость – не для Марии. Бледная, застывшая в переломанной позе, с лицом, состоящим теперь, кажется, из одних острых углов, она перевела ставшие внезапно большими и бездонными глаза на Уиллема. Дернулась даже, когда англичанин подошел – словно бежать хотела, но все же осталась. И только подойдя вплотную, стало ясно, что девушка вся дрожит мелким бесом.
Повинуясь рукам англичанина, она с готовностью отвернулась от картины расправы, где задорные голоса солдат, стоны француза и чавкающие звуки ударов переплетались в симфонию бессмысленной жестокости. Обмякшая, поникшая, она молча слушала своего защитника, уперев взгляд в коричневатую, рыхлую, изрытую шагами мокрую землю, что равно налипала и на невысокие черненькие сапожки девушки, и на легкие английские ботинки ее собеседника.
- Жива… - выдохнула она как-то жалко и затравленно, тягуче и горько: с таким тоном, слышал Уиллем, местные пели свои длинные песни, - а он? Звери… Не надо было…, - всхлипнула и, не удержавшись, уткнулась лбом в оливковый рубчик мундира. - Так становятся как эти, что пришли с юга…
Справилась с собой. Отстранилась, подняла на собеседника влажные глаза, дернула скривленным на бок ртом. Из-под сбившегося платка не щеки выбились змейки разрозненных прядей. Когда руки соскользнули с предплечий, дернулась словно от сырости, и снова ухватилась за створку. Крепко, до побелевших костяшек. Выдохнув сквозь зубы прерывисто, подняла треморную руку, осеняя мелкими крестом и лейтенант-полковника, и азартных спутников его, и незадачливого насильника.
Короткий, благожелательный комментарий остановил дальнейшую расправу. Ведь сколь бы не захватила шотландцев кровавая вакханалия, что могла оживить в памяти картины утопающих в крови Бордерс века эдак шестнадцатого, они продолжали оставаться солдатами Короны. Только Коллинз по инерции пару раз еще прошелся ботинком по ребрам француза, с каждым разом все медленнее, и тоже застыл.
Выслушав приказ, бойцы разулыбались – идея командира, изящная, простая и безопасная, пришлась им по нраву. От своего британского командования они проблем не ожидали, а вот что галльские петухи могут попробовать даже при одном лишь подозрении поквитаться, вполне понимали. Ответив согласием, они подхватили под руки бессознательного француза и поволокли его к берегу. Волочащиеся ноги несчастного сначала чертили по земле две неровных линии, но Грег, подметивший это, отдал короткую команду, и свободный досель МакНамара присоединился к переносу. «Так лучше», - удовлетворенно прокомментировал сержант, а капрал, перекидывая ноги француза по бокам, не без удовлетворенного удивления поделился со спутниками своими соображениями, обрывки которых донеслись до слуха лейтенант-полковника:
- А наш малыш Уилли-то хорош! Не побоялся «паулю», не его женщину покусившегося, наказать, не сблеванул потом, и эвон что выдумал! Я парни, думаю так.., - продолжение фразы похитил ветер.
А Маша стояла все там, где он ее оставил. Грустная, словно повзрослевшая на несколько лет, она рисовалась серой тенью на фоне светлого дерева забора и ворот. Но прежде чем Уиллем подошел к ней, его отвлек радист, прибежавший в сопровождении какого-то крестьянина. От шотландца, хотя тот, будучи на посту, должен был оставаться трезвым, отчетливо пахло русским виски. От спутника его, покачивающегося, как молодое деревце под ураганом – тоже.
Козырнув немного небрежно, радист доложился:
- Сэр, пришла телеграмма из Holmogory. В них из Archangel прибыл американский батальон, и теперь к нам следуют какие-то drezina и какой-то Miles. Ориентировочное время прибытия, - он запнулся, подавляя отрыжку, посмотрел на командира опасливым взглядом – заметил ли? – и скороговоркой продолжил, - завтра к шести утра. По эти американцы, говорят, совершенно не пунктуальны, сэр. Чего прикажете?