Чуть щурясь от неяркого рассеянного света, Кириллов смотрел на дающего пускай и неофициальный, но вполне уместный в такой обстановке рапóрт. Капитан сидел в вальяжной, расслабленной позе, да и доброжелательность во взоре свидетельствовала, что слова инспектора его вполне устраивают. Когда же Грушин закончил держат речь, он прокашлялся и уж было открыл рот, собираясь что-то сказать, как Павел Николаевич обратился к матросам. Кириллов прокашлялся, пробормотал что-то вроде «ладно, хорошо», и промолчал.
Нижние чины слушали офицера не менее внимательно, хотя и куда как более настороженно, чем командир полуэкипажа. От них не укрылось, что инспектор требует примерного наказания для провинившихся, да и на то, что присутствие Бустрема он тоже назвал нарушением, не упустили. И теперь, слушая убежденную тираду Грушина, они все ожидали, какого же воздействия на провинившихся он попросит. Кажется, славные флотские традиции, упомянутые офицером, не нашли отклика в сердцах вчерашних холмогорских крестьян и поморских рыбаков, и на большинстве лиц читалось опасение, что влетит сейчас именно им.
Подметил это и полуночный гость. Он, в свою очередь, выглядел спокойным и даже будто смущенным и несколько виноватым. Голос его, зазвучавший после речей Павла, также был словно неуверенным и раскаивающимся:
- Граждане офицеры…
- Господа!, - негромко и зло поправил Мальчиковский.
- Граждане офицеры, - как ни в чем не бывало продолжил Бустрем, - я прошу вас не за себя, хотя понимаю теперь, что перед вами провинился, а за этих, - он обвел комнату рукой, - стойких защитников свободы. Они собрались, только потому что я пришел, и только потому, что тянутся к свету знаний после долгих лет невежества. Это же учебная часть, верно?
- Верно, верно!, - раздались в поддержку матросские голоса.
- А значит, - вкрадчиво продолжал оратор, - с тех, кто обучается только, и спрос меньше. Ошиблись? Да, не спорю. Я сам готов не с точки зрения военной, а с позиции гражданской разъяснить, сколь важно иметь революционные самосознание и самоорганизованность, когда добрая половина России захвачена шайкой немецких приспешников. А если сейчас наказать их по всей строгости военного закона, граждане офицеры, вы тем самым только отпугнете эти невинные души.
Что же до меня, - он склонил голову, дождавшись пока Кириллов не сделает неопределенный знак рукой- «продолжай, мол», - то я поясню, почему я здесь. Люди стремятся узнавать мир и понимать то, что раньше от них скрывали. И они будут искать, где им найти правду – их, поднявшихся с колен, уже не остановить. Не остановить же?
- Нет! Ни за что!, - матросы снова поддержали своего оратора, но уже потише.
- И лучше если им разъясним все мы, а не ленинцы, верно? При всем уважении, но мы, люди гражданские и партийные, знаем ситуацию несколько шире, чем офицерский корпус. И там, где вы воспитаете стойкость и умелость, мы привьем понимание окружающего мира.
Громко закашлявшийся Кириллов прервал наконец речь раздухарившегося Бустрема. С кряхтением поднявшись с кровати, он пробасил:
- Эх, господин эсер…
- Социал-демократ-интернационалист, с вашего позволения!
-Один хрен, с вашего позволения! – фыркнул Кириллов. – Так вот, господин чиновник, вы же знаете, куда вымощена дорога благими намерениями? Вы своей рьяностью подвели матросов под монастырь, а теперь пытаетесь научить нас, что делать. Вы уж простите, - офицер довольно четко скопировал интонации агитатора, - но полуэкипажем пока что не вы командуете, и всех тонкостей прохождения службы не ведаете.
- Ну-с, господа, что будем делать с нашими проштрафившимися нижними чинами? Полуэкипаж у нас, конечно, не дисциплинарный, каким был в далеком четырнадцатом, но и не девичьи курсы, где за нарушение дай Боже только пальчиком погрозят. Антон Гаврилович, я извиняюсь, но вы к экипажу отношения не имеете, так что… - капитан развел руками.
- Понял, - дернул уголком губ адъютант главнокомандующего и четко, словно на параде, развернувшись на каблуках, вышел за дверь. Казалось, что даже спина его демонстрировала оскорбленность.
- Павел Николаевич, дорогой, ты у нас инспектор, что скажешь?
…Матросы пока безмолвствовали…