Оплавляются свечи
На старинный паркет
Дождь стекает на плечи
Серебром сыплет
Как в агонии бродит
Золотое вино
Пусть былое уходит
Уходит, уходит, уходит
Что придёт, всё равно
В. Высоцкий
***
Филоненко, поднявшийся вслед за Торнхиллом, задержался будто бы для того, чтобы отряхнуть от невидимых пылинок свой фасонный синий пиджак, и негромко ответил, давя кривую ухмылку, в которой веселости, если судить по мигом подернувшимся льдом глазам эсера, не было ни на золотник:
- Разберусь. Но выходит и впрямь не ко времени. Ладно, - дернулся уголок губ, - будем выручать ситуацию. Все, все приходится делать самому…
Кажется, Филоненко пробурчал что-то еще, но его негромкие слова заглушила плавная, мягкая речь Машеньки. Эсер досадливо махнул рукой и двинулся к выходу.
Девушку слушали спокойно и сдержанно, неспешно прихлебывая горячий чай и в пререкания не вступая. Пускай мужчины были готовы вцепиться друг другу в глотки, и даже присутствие дам их не останавливало, но устраивать свару, пока вещает девушка – они были еще не столь изломаны годом безвластия и крушения всех устоев. Чаплин откровенно скучал, Чайковский внимательно и спокойно слушал, чуть склонив голову, Берс откровенно раздевал взглядом.
Когда же Мария закончила свой искренний монолог, на смену нежному девичьему голосу пришел раскатистый, проникновенный, хорошо поставленный бас Чайковского.
- Благодарю вас, Мария Карловна. Ваши слова заставляют сжиматься наши сердца и понимать, что задача наша – не сделать Архангельск вторым Петроградом. И для этого, господа, нам следует быть вместе, а не приносить свои доводы на штыках винтовок. Потому что если так произойдет единожды, то кто поручится, что потом это не повторится вновь и вновь?
Старик приосанился, упрямо вздернул окладистую бороду и, смерив Рауша уничижительным взглядом, ответил напористо и убежденно:
- Молодой человек, именно о сытости и спокойствии мы и должны думать! Вы, со свойственной вам молодостью, усугубленной к тому же происхождением, думаете о делах фронтовых, о войне до победного конца. Позиции оборонцев правительство, - народник бросил короткий взгляд на пустующее место Торнхилла, чуть задержался на ослабляющем сдавливающий бычью шею галстук Муре и снова посмотрел на ротмистра – открыто и честно, будто приглашая к дебатам, - разделяет целиком и полностью…
- Интересно, на что разделяет? – скалящий зубы Берс не стеснялся комментировать, - На гузку и окорочка?
- Целиком и полностью, - споткнулся Чайковский на фразе, повторив ее и стараясь не смотреть на «кавказца», - Но народ от войны устал и хочет стабильности и порядка. Если мы принесем им это – они от нас не отшатнутся, а напротив, те, кто сейчас под большевиками, станет на нашу платформу, как уже доказавшую свою эффективность. Это р-раз. Что же до армии, то чем нам могут помочь мужички, которые не желают сражаться, а хотят пахать да рыбачить? Прикажете, милостивый государь, воевать с собственным народом? Увольте. С вашего позволения, я бы сравнил добровольцев наших с камнем, пущенным с горы – он потянет за собой других сам? Ведь в той же Онеге, как я помню, сформировался целый крестьянский батальон: сам, без нашего на то участия…
- И батальон этот никуда идти не хочет, и выдвигает только требования, что им дать, а иначе угрожает взять все самим. Не в вашу пользу довод – могу с утра переписку показать с онежским штабом, - Чаплин не скрывал легкого презрения.
- Возможно, - упрямо склонил голову старик, - но мы должны им прививать сознательность, а не заставлять из-под палки. Только свободная воля спасет Россию, иначе же нашу армию будут считать ничем не лучше чужеземной!
- А с Лондону, Парижу и прочих Нью-Йорков пришли всамомделешние русские, и они и освобождают родную архангелогородчину! – Берс откровенно наслаждался ситуацией, аж глаза щурил, как большой и хищный зверь.
- Господи, да не перебивайте же, дайте нормально вести диалог! – Николай Васильевич, вежливый и интеллигентный, явно не привык дискутировать в такой обстановке, но на его стороне не было никого, кто мог бы поставить оппонентов на место.
- И не подумаю! – фыркнул ротмистр, - Потому что если я не встряну, то вы сами никогда не договоритесь. Я, конечно, не против, чтобы вы друг друга перерезали, но я, как атаман, - Чаплин не стал сдерживать оскорбительной усмешки, - должен думать о той земле, которая доверилась мне. Кста-ати, - издевательски протянул он, - а что мы спорим, если Торнхилла нет. Вот ты, майор, понимаешь, о чем речь, или тут так, для украшения? – спросил он у Мура.
- Понимаю. – к вящей неожиданности отрезал англичанин.
- Ну вот и ладушки. Тогда продолжаем!? – азартно продолжил ротмистр. – Ты вот, - ткнул он пальцем в Рауша, - где гвардейские манэры, где ваша хваленая манерная небрежность, аффектированность речи, тьфу! В прошлом – не вернешь. И крепостное право не вернешь, как не называй мародерами добрых казаков да джигитов, не так ли, водоплавающий? А тебе, Николай Васильевич, пора понять, что уговорами своими ты загонишь все еще глубже в задницу. Чесал бы я языком вместо дел, до сих пор бы в Архангельске комиссары сидели. Поэтому слушайте меня, а не самих себя, и будет нам счастье. А то сраться, pardonnez moi, ma shére mademoiselle, все горазды! Или вы, - в голосе звучала неприкрытая угроза, - со мной не согласны?
Чайковский снова стушевался: он хорошо понимал, что у таких людей, как Берс, граница между угрозой и ее исполнением – не толще волоса. Выходило по всему, что Старику в одиночку не сдюжить: на Ласточка, что могла бы помочь, пока что молчала. А вот Чаплин свое несогласие выразил куда отчетливее, брезгливо процедив:
- Бросьте ваши дешевые угрозы, ротмистр. Мы ищем компромисс, а вы только лаетесь. Если сидите здесь милостью англичан, то хотя бы молчите. – Кавторанг явно хотел вспылить – видно, как ходили желваки – но старался держать фасон.
***
- Одна-ако… - удивленно протянул Торнхилл, экая… незадача. И что вы скажете в свое оправдание, господа?
Васильев молчал, словно бы вопрос относился не к нему, а вот Постников, словно торопясь, скороговоркой начал выливать на англичанина целое море слов – правда, отношения к сути вопроса они не имели. Потея от испуга, он нервно косил взглядом на Рощина, все силясь понять, кого же он в недобрый час освободил из застенков.
- Достаточно. - грубо перебил его контрразведчик. – Не хотите говорить мне – скажете другим. Интересно, кому пришла в голову такая идея? А вы, - повернулся он к Нику, - в очередной раз оказались полезны. Прямо-таки жемчужина в груде навоза. Интересная картина вырисовывается, не правда ли?
- Господа, простите, что встреваю в ваш разговор. – вальяжной, размеренной походкой уверенного в себе человека к говорившим подошел Филоненко, сжимающий в уголке губ сигарету из желтой, дешевой папиросной бумаги. – Я случайно услышал ваш разговор, и решил расставить все точки над «i». Вы позволите, господин лейтенант-полковник?
Торнхилл, с любопытством глядя на самоуверенного эсера, после секундного промедления кивнул. А вот Александр Порфирьевич, не удержавшись, коротко взмолился:
- Максимилиан Максимилианович, да объясните им все наконец, а то они невесть что думают!
- Джентльмены, - не стал тянуть время Максимилиан Максимилианович, - вы наверняка сейчас думаете, какие Чаплин и Филоненко негодяи, что решили признать несчастного старика невменяемым, верно? Да, я не спорю – это не самый чистоплотный шаг, но поверьте, это лишь страховка от всяких… эксцессов, скажем так. Ведь если сторонники Николая Васильевича, если он не пойдет на компромисс, начнут свое восстание, от этого не будет хорошо никому. А я, уж поверьте, не допущу, чтобы господа путчисты Чаплина сформировали исключительно монархическо-кадетское правительство. Партии эсеров народ доверяет – а значит, будут те эсеры, которые готовы и пустить в правительство армию, и присмотреть за нею.
- Вы сами – эсер, как я понимаю?
- Да, и не из последних, хочу заметить. Просто не столь левый и радикальный, как те, что сейчас в правительстве, вот и… - Филоненко выпустил в морозный воздух клуб дыма и не стал заканчивать фразу, решив, что все понятно и так.
- И что же вы намеревались с этим делать, господин эсер?
- Максимилиан Максимилианович Филоненко, сэр Торнхилл.
- И все-таки?
- На время вывести Ста… Чайковского из игры, а потом, если надо будет, заключение о психическом нездоровии отменить-с. И вот тогда уже делать коалицию без угрозы оппозиции.
- Допустим – во взгляде Торнхилла скользнул интерес. – Я не даю своего дозволения на такие сомнительные экзерсисы, но и задерживать вас пока что не стану. Раз уж все закончилось более или менее благополучно, нам, полагаю, следует вернуться к родным пенатам. Но я вас, Максимилиан Максимилианович, запомнил.
- Ваш покорный слуга. – легким кивком поблагодарил «эсер не из последних». Я докурю и вас догоню. А с моими людьми что будет?
- Пускай пока побудут тут.
Оставив Филоненко на улице, Катберт попросил Ника:
- Николай Борисович, кажется, наш новый знакомый – из молодых да ранних. Приглядите за ним поподробнее: он может выдумать еще что-нибудь подобное. А крючок на него у нас уже есть. А пока что, я вас прошу, поучаствуйте в разговоре: что бы Чайковский не говорил, вы – русский, и доверять вашим словам будут больше, чем англичанину. А господам переговорщикам третий, незаинтересованный взгляд, будет полезен, в том числе как база для компромисса.
***
Англичанин вошел в гостиную как раз в конце речи Берса. Перебивать ротмистра не стал, а вот с Муром взглядами перекинулся, кивнув на Машеньку. Краснорожий майор только покачал головой – нет, дескать. Торнхилл поморщился, как от лимона, и застыл у дверей, ожидая возможности вставить слово. Наконец момент выдался, и контрразведчик взял ход беседы в свои руки:
- Господа, подождите выяснять отношения при дамах. Вы офицеры, а такое поведение вас недостойно. Мария Карловна, - обратился он к девушке, - я понимаю, как тяжко вам дался ваш рассказ, и не смею вас больше задерживать. Возвращайтесь домой и ни о чем не волнуйтесь: мы не допустим волнений.
Неожиданно со своего места поднялась Вера. Отложив карандаш, она оправила платье и чуть дрожащим голосом заявила:
- Господин подполковник, простите меня, но вы не правы. Выгонять таким образом даму – дурной тон! Мария Карловна – человек, а не граммофонная пластинка, которую можно убрать после того, как прозвучит необходимое! Выгоняете ее – я уйду вместе с ней!
- Да идите вы куда хотите! – Торнхилл скривился еще больше – как от больного зуба, но с женщинами решил не спорить. – Гилмор, - окликнул он в коридор, - проведите барышень к выходу. Только через черный ход. Мур, стенографируйте. А мы продолжим.
Дождавшись, когда в столовой покажется темноволосая голова ласточкиного ухажера, он препоручил девушек его заботами и вернулся на место:
- До чего-то договорились, господа? – потребовал англичанин ответа.
…Молчаливый английский майор провел Машеньку и Веру сквозь тусклый и темный дом, однажды раз чуть не столкнувшись с праздно шатающейся парочкой чьих-то сторонников, одетых в партикулярное платье, и вывел сквозь надсадно скрипнувшую дверь в открытое помещеньице, бывшее досель, видимо, чем-то вроде склада инвентаря при домовом садике. Козырнув, он ткнул пальцем в идущую меж аккуратных клумб тропку:
- Вам туда, дамы. И, - тень скользнула по лицу молодого англичанина, вручившего девушкам свой зонт, - возьмите. Тут стоит русский солдат – он вас проводит.
С худой крыши пристройки сквозь тонкие щели медленно капала вода, отражаясь в неровном тусклом свете одинокой лампы, что безо всякого абажура висела под потолком, бросая на стены фантасмагоричные тени. Составленные у одной из стен лопаты казались в этом свете какими-то страшными орудиями, засохшие кустики в горшках на полках стелили к девушкам тени хищных ветвей, а в углу стоял совершенно неведомо как тут оказавшийся большой портрет, на котором последний самодержец российский смотрел проникновенно вникуда. Рассохшаяся сырая краска потекла, и казалось, что император плачет над своей загубленной страной.
Отвлекло их осторожное покашливание:
- Мил-сдарыни, вы чаво зволите?
На девушек смотрел невысокий кряжистый солдат в мокрой свалявшейся папахе и тяжелой серой шинели, держащий на плече винтовку. Смотрел он участливо и спокойно, вот только Мария Карловна сразу признала это лицо – по шраму на щеке и переносице, по форме напоминающему подкову. В феврале прошлого года этот человек, облаченный в такую же шинель, только с повязанным красным бантом, вместе с дружками прямо на Грибоедова застрелил нескольких хорошо одетых мужчин, после чего увлек невысокую хрупкую девушку, почти девочку – их спутницу, в ближайшую подворотню. «Соседка» Агафья, прядильщица на фабрике, баба дурная и склочная, потом рассказывала, что тело юной барчучки нашли там же – снасильчаное и искалеченное. На что Агафья была грубиянкой и не стеснялась поколачивать своего мужа, плюгавого мужичонку с пегой бородкой, хромого на одну ногу, а и ее проняло: даже она называла это зверством. А теперь убийца и насильник стоит перед ней, на плечах – погоны. Спрашивает, как ни в чем не бывало, ответа ждет.