— Так, а куда мы сперва? — уже направившись прочь от Вики с Дедусенко, спросил у Ани Серж.
— Сперва к Теснанову, — ответила та.
Руководитель профсоюза транспортных рабочих Карл Иоганнович Теснанов жил в пригороде Архангельска Соломбале, туда нужно было добираться по мосту через Кузнечиху, и, должно быть, потому Аня решила, что именно к Теснанову надо отправиться в первую очередь: возможно, у заговорщиков хватит ума перекрыть мост, и Карла Иоганновича надо разбудить и привести в город как можно скорее; это если мост уже не перекрыт.
— Сейчас его будить-то… — хмуро заметил Серж. — Жена, небось, вой подымет.
— Ничего, — уже едва расслышала Вика голос Ани. — Он и так, говорил, по ночам не спит почти.
Вика действительно видела, что Карл Иоганнович не высыпается: сложно крепко спать по ночам, когда дома у тебя пятимесячный ребёнок. В отличие от большинства подпольщиков, Теснанов был семейный человек: жил с женой, с сыном-подростком Лёвой, а теперь вот и с младшеньким — но почему-то не Володей, а всего лишь Пашей.
Глядя на этого рыхловатого, одышливого, по-тюленьи выглядящего сорокалетнего портового крановщика с вислыми седеющими усами, пухлыми щеками — всегда плохо выбритыми, всегда с порезами, заклеенными кусочками газеты, — глядя на его мещанское жилище в Соломбале (занавески, слоники, вечернее пиво), зная, как быстро и крепко он поставил свой быт в Архангельске за два года, которые здесь прожил, сложно было заподозрить в Карле Иоганновиче большевика. Однако, он состоял в РСДРП ещё с 1904 года, организовывал стачки в родной Витебской губернии, потом в Латвии, и рижский Кровавый Четверг, 13 января 1905 года, видел своими глазами, сам убегал по льду Даугавы от солдатских пуль, а после и баронские поместья с «лесными братьями» сам жёг. Одним словом, Теснанов был воробьём стреляным — вероятно, самым опытным из архангелогородских подпольщиков.
В теоретических вопросах он, однако, заметно уступал Вике, и та видела, что это Теснанова раздражает. Нет, Карл Иоганнович не стал бы опускаться до каких-то мелких подлостей по отношению к ней, до какой-то жалкой провинциальной пародии на внутрифракционную свару, но Вика замечала: Карлу Иоганновичу неприятно, когда она — американская выскочка, малявка, которая и в России, и в Архангельске без году неделя, — принимается тут наводить свои порядки, подрывает его авторитет. Но что поделать, поправлять его приходилось: Теснанов был слабо подкован и имел отчётливый экономистский уклон, разоблачённый ещё Ильичом на Втором съезде: понимал стачки, понимал прибавки и требование обращаться к рабочим на «Вы», а вот красного террора и перманентной революции — не понимал и всё старался помириться с меньшевиками, а с Бечиным даже, кажется, приятельствовал. Потому-то, видела Вика, этот Теснанов, старый большевик, и оставался все эти годы если не пехотинцем, то сержантом партии, и ни на какой заграничный съезд его ни разу не направляли, и в прошлом году, и в этом во время Советской власти в городе его быстро обходили молодые, наглые и хорошо подкованные ребята.
Может быть, поэтому Дедусенко, услышав фамилию Теснанова, никак не отреагировал: вероятно, его он просто не знал — хотя главе отдела путей сообщения, возможно, и полагалось бы знать имя руководителя одного из основных отраслевых профсоюзов.
— Так пойдёмте уже, куда там вы собирались, — Дедусенко предложил Вике взять его под руку. Глупо, впрочем, выглядела эта галантность: проспект был пуст, серо и неясно шевелились под дождём облетающие кроны чахлых деревцев на обочинах, заваленные мокрой палой листвой мостки по тротуару были узкие, доски во многих местах отсутствовали или были проломлены, приходилось больше глядеть себе под ноги, переступать через лужи, обходить их: не до того, чтобы фланировать под ручку с кавалером. Почему-то, безотносительно к происходящему, случайно, как лотерейный билет из барабана, выудилось из памяти воспоминание — такая же дождливая ночь в Нью-Йорке на Бродвее: тёплый разноцветный свет отовсюду, переливающиеся, перемигивающие в темноте рекламы, серебряные струи дождя, дробная пляска капель по асфальту, вереница сверкающих фар, какофония гудков, сладко рыдающая из дверей дансинга негритянская музыка и — огни, огни, огни. Вот же, а ведь и то, и другое — город. Море чёрных зонтиков на тротуаре, а здесь вот — ни у Дедусенки этого нет зонта, ни у неё: иди и мокни под дождём, и не видно ни черта.
— Сказка про белого бычка какая-то, — пробурчал Дедусенко на ходу, сутулясь, с низко надвинутой на глаза кепкой. — Туда пришёл, пошли туда. Сюда пришёл, пошли ещё куда-то. А по улицам офицерьё уже рыскает, зуб даю. Чёрт возьми! — остановился он вдруг. — Куда это мы идём? Мы же обратно к общежитию идём! Вы что меня, в западню ведёте?
Он остановился, и даже в дождливой, беспросветной темноте Вика увидела, что Дедусенко крепко напуган. Путь к зданию Союза транспортных рабочих действительно проходил в опасной близости от правительственного общежития, всего в одном квартале от него, да и сам Союз был всего в паре сотен ярдов от общежития. Действительно, лучше было свернуть и пройти немного в обход, тем более что комендантский час никто не отменял: не было бы ничего глупее, чем попасться военному патрулю в ночь переворота в компании со свергнутым генерал-губернатором.