Заседание импровизированного штаба прошло безо всяких эксцессов – если не считать, конечно, того, что капрал Макнамара, узнав о том, что надо избить француза, в порыве чувств смахнул с дубовой колоды, служившей ему столом, чашку, полную ароматного и крепкого цейлонского чая – жалкие остатки того, что взвод закупил в Архангельске в армейской кантине. Решение нижних чинов, слушавших нынче Уиллема не как подчиненные – командира, а как скотты – скотта. Поллок еще не успел стать этим людям природным вождем, за которого они готовы пойти и в огонь, и в воду, и под пули, но первые ростки этого чувства уже прорастали в открытых, еще не зачерствевших и не опаленных жестокостью войны душах солдат.
Разгорелось короткое и бурное обсуждение, как проучить негодяя, и первую скрипку в нем, к немалому удивлению всех присутствующих, играл капрал Коллинз. Как пояснил он на удивленные взгляды сослуживцев, на железной дороге, где капрал ранее трудился, всякое бывало и всякие люди бывали, и некоторых приходилось вразумлять не только общественным порицанием, но и чем-то более весомым. И делать это, естественно, так, чтобы следов «дружеского недовольства» на жертве не осталось.
Судя по отдельным фразам солдат, на девушку и защиту деревенских им было наплевать – общую мысль емко и грубо выразил МакНамара: «От бабы не убудет, а солдату развлечься надо. Я бы, дай возможность, и сам бы с кем-нибудь закрутил бы». А вот возможность преподать урок бравым, петухами ходившим и сверху вниз погладывающим на союзников французам шотландцам явно импонировала.
В итоге единогласным за было решено проучить наглого «пуалю», вздумавшего портить девку, находящуюся под защитой шотландских штыков и тем самым бросившего вызов всем Королевским войскам. Коллинз и Грэм, привыкший у себя в деревне ходить стенка на стенку, клан на клан, взялись проучить француза, Ламонт будет его держать и объяснять, за что бьют, а МакНамара возьмет на себя задачу смотреть, чтобы никто не помешал правосудию. Уиллема было единогласно решено отстранить от экзекуции: не офицерское это дело – чужого солдата избивать, к тому же за жертвой тоже надо присматривать.
…Празднество шло спокойно и размеренно, как паровоз «Глазго – Эдинбург». Треть взвода, отобранная сержантами из самых надежных и выдержанных бойцов, осталась на карауле на случай, если какой недобитый отряд большевиков решит прорваться к своим, прочие же присоединились к деревенским за широкими, вынесенными на улицу столами. Здесь же были и ополченцы из обозерской милиции – гнать их на посты сержанты сочли бесперспективным, и даже пленные большевики под тяжелой пасторской опекой отца Иннокентия – все они выразили готовность повернуть винтовки против своих бывших командиров.
И, конечно же, была и делегация от французов, возглавляемая уже знакомым Поллоку су-лейтенантом Лассалем. Их не ждали – Арнович так и не вернулся, но, когда в конце улицы показались синие, неторопливо идущие шинели, стало ясно, что еще не все потеряно. Сначала Уиллему почудилось, что того, ради которого все это приглашение и затевалось, здесь нет, но присмотревшись попристальнее к гостям, он узнал в рослом, улыбчивом сержанте со злыми холодными глазами того, кого изобразила на листке дрожащая рука Маши. Насильник был доволен обстановкой, безостановочно скалил пеньки желтых зубов и скрипяще похохатывал каким-то незамысловатым, грубым шутейкам.
Староста, подняв изящный, смотрящийся диковато в его широкой лапе бокал, долго тянул какую-то речь, по всему судя – хвалебный панегирик англичанам и архангельскому правительству. Когда он наконец закончил, жидкие аплодисменты стали ему наградой: всем уже хотелось поесть и выпить. Но тут, на свою беду и к досаде всех присутствующих, словно бы из ниоткуда материализовался усталый, чуть пошатывающийся Арнович, которого староста Князев мигом взял в оборот. Тот согласился – а что ему оставалось? – переводить новую речь воодушевленного мужчины, и еще несколько минут всем пришлось терпеливо ждать, пока Петр Кузьмич закончит наводить гать заезженных, скучных и донельзя формальных фраз через топь поздравительной речи.
Наконец торжественная часть почти завершилась, и после того, как слово передали Уиллему, застолье пошло своим чередом. Праздновали богато – особенно по сравнению с теми деревеньками, в которых британцы стояли ранее. Мяса от деревенских было не слишком много – говядина да пара широких подносов с дичью, но нехватку эту компенсировали англичане банками с тушенкой и Bully Beef, тут же вызвавшими у аборигенов настоящий ажиотаж. Зато нажористой, вкусной рыбы, овощей да солений всяких было навалом. К тому же солдат ждали огроменные котлы с тем самым русским супом с языколомным наименованием, а наесться им можно было не хуже, чем от доброй порции второго. Казенный суп в плитках после такой густой, многовкусной радости не мог не вызвать ничего, кроме отвращения.
Ну и, конечно же, не обошлось дело и без алкоголя. Конечно, легкие напитки тоже стояли на столах – всякие русские соки (и опять гуще, чем на родине!), чаи – местные и английские чайные бомбочки, странное русское пиво с непонятным названием kvas, и даже гордость старосты – гнутая жестяная банка с самым натуральным кофе, причем, по мнению ценителя МакНамары, даже неплохим. Деревенские выставили на стол мутный местный самогон и несколько бутылок средненького вина, гости – виски и водку из кантины (парни из Y.M.C.A.* не забывали о нуждая солдат).
Как удалось узнать Поллоку в процессе застолья, переводчика задержал на диво предупредительный капитан Мишле, расспрашивавший того о жизни в прежние времена и сейчас, о планах на будущее и устремлениях. Ну и об англичанах, естественно: но тут Арнович, по его словам, был нем, как могила. Вопреки ожиданиям, узнавать, что же все-таки и зачем запланировал Уиллем, русский не стал, порешив, видимо, что раз до его сведения не довели, то его это и не касается.
В клубах никотинного дыма британцы и русские пировали единым народом, и если поначалу Арновича все дергали перевести ту или иную фразу, то вскоре, с количеством выпитого, языковой барьер стерся, и люди стали понимать друг друга вне зависимости от языка общения. Староста Князев, единственный, чьи речи Арнович усердно переводил, умильно глядя на Уиллема, изливался в любви к британскому правительству и жаловался на детей, которые совсем не слушаются отца, и то, что им велят, сначала делают из рук вон плохо, а потом и вовсе не делают. При этом он непрестанно косился на Поллока из-под кустистых бровей каким-то странным взглядом, будто у них на двоих была одна общая тайна.
От семейных проблем настойчивого и пьяненького Петра Кузьмича лейтенант-полковника отвлек капрал Коллинз, негромко сообщивший, что болтливый МакНамара, пришедший на помощь Ламонту, раскрутил француза – его зовут Жерар Понтари – на стрельбу из пистолетов по горшкам, и сейчас он вместе с «новыми английскими друзьями» отправился на задний двор одной из изб на другом конце деревни, где его уже ждут.
- Вот только, - помявшись, негромко продолжил капрал так, чтобы слышно было только командиру, - он хвастал о том, что девка к нему сама пришла, соблазнять стала. Правда, говорит, действовала как деревянная. А потом, как он руки распустил, сопротивляться стала. Смеялся, что эти русские женщины сами не знают, чего они хотят. По всему судя, он ее, конечно, снасильничал, но, может, все не так просто, сэр?