***
Судя по скривившемуся как старое яблоко лицу, горлопанистому лакею идея пропускать явно нервных офицеров наверх, где отдыхают, помимо искомого, и прочие гости, совершенно не понравилась. Но спорить со строгим англичанином, безупречно изъясняющимся по-русски, и его напряженно кусающим губу молодым спутником было себе дороже, и Сытник попросту предпочел переложить все с больной головы на здоровую, рыкнув на подчиненного:
- Слыхал, бестолочь!? Веди их! Они же по нужде служебной! И если они, - мужчина погрозил пареньку, чей взор так и не покинула меланхоличная тоска, костистым кулаком, - нечаянно помешают кому, то вылетишь отсель поперед собственного визга, и никакая Агнесса Федоровна не спасут!
Тришка в ответ на вопли только повел костистыми плечами, и протянул:
- Ну что же, тогда камон, сэры, фор ми.
Прежде чем подняться по лестнице наверх, в дворянские нумера, мужчинам пришлось миновать часть коридора, относящегося к общим баням. Там, за разверстым пастью чудовища пустым дверным проемом, стоял шум и гвалт, доносился чей-то басовитый мат и тонкий, с подвизгиванием хохот. Отчетливо пахло застарелой грязью, стоялой водой и дымом. Даже стены, и те были со следами копоти и чего-то серо-коричневого, так, что чьи-то попытки размазать этот слой мокрой тряпкой, оставившие после себя характерные следы, выглядели утонченным издевательством. Из двери напротив бань, где оборудовано, видимо, было помещение, долженствующее изображать из себя гардероб, мимо «англичан» прошествовали двое мужчин: один по виду явный купец с обширным брюхом и ухоженной бородой лопатой, второй, длинноволосый и верткий – то ли приказчик, то ли работник. До Ника донесся обрывок разговора:
- Так если же это все правда, - с окающими интонациями поинтересовался купец, - то почему же эти бани еще не рассыпались карточным домиком?
- А вон видите, как стены-то засрали! – хохотнул его спутник, скользнув взглядом по англичанам, - На этой грязи-то все и стоит! Отмоешь и все – приходи, кума, любоваться!
- Да-с, я у себя такого не позволяю. Ну давай, голубчик, показывай, как тут в публичной зале. Посмотрим-с, оценим-с…
То, что для привилегированных гостей предназначены верхние нумера, сомневаться не приходилось: архитектор словно намеренно подчеркивал их отличие. Хотя, конечно, виной всему была крайняя макаровская расчетливость: зачем украшать и мыть то, что предназначено для небогатых? И так придут, никуда не денутся. Тем паче, что, победив пробольшевистский профсоюз банщиков, купец не видел себе помех делать, как считал нужным, и получать максимум прибыли при минимуме вложений – особенно с учетом того, что от самого банного дела он давно удалился, предпочитая использовать его только как источник средств для иных проектов.
Лестница вниз, грязная и полутемная, была освещена единственной тусклой лампой, и мерный гул, доносившийся из-под земли, а также тяжелый спертый воздух, напоминали о Преисподней. Разительным контрастом был подъем наверх, вымощенный белой ромбовидной плиткой с синими узорами. Конечно, и в щелях между ними были видны следы грязи – живое свидетельство небрежности персонала, — но по сравнению с только что пройденным недлинным маршрутом отличие было огромно. А чтобы недовольные визитеры публичных бань не помешали отдыхать господам, у подножия на невысокой табуретке сидел небогато одетый страшно потеющий детинушка с тупым воловьим взглядом, держащий на коленях, словно примерный ученик, здоровенные лапищи.
Молчаливый Тришка, кивнув охраннику, начал споро подниматься по лестнице, и какое-то время Ник и Тристрам могли лицезреть вырастающую из бьющихся парусом штанин костлявую подростковую спину с острыми лопатками и по-гимназистски бритый затылок их Вергилия. Преодолев первый лестничный пролет и миновав огромную, помпезную и страшно мешающую вазу, в которую чья-то безразличная рука понапихала веник цветов и веточек, они поднялись до чистого бежевого коридорчика дворянских нумеров.
На удачу визитеров, стучаться по номерам в поисках начальника контрразведки не пришлось. Торнхилл, укутанный в длинное банное полотенце на манер римского патриция, курил у невысокого ажурного столика, беседуя с двумя мужчинами: высоким рыжеволосым молодым человеком с полотенцем на бедрах, нервно постукивающим пальцами по столешнице, и смолящим толстую, в большой палец, сигару коренастым и брыластым типом в подштанниках.
- …which is why de Lubersac must be removed from office. – Торнхилл, не заметивший поднимающихся гостей, негромко объяснял что-то своим спутникам. – He’s useless as an intelligence officer, diplomacy has never been his forte either, yet his liaisons with Archangel’s industrialists may cause us trouble. That means…
Увидев Пайн-Коффина в компании одетого в британскую форму давешнего русского доктора, контрразведчик прервался и сразу весь словно подобрался. Поза его, прежде вальяжная и спокойная, сразу стала напряженной и готовой к действиям. Ник не мог не отметить, что недавний знакомый его жилист и явно ловок, хотя возраст и нередко сидячий образ жизни уже дали жирку возможность коснуться фигуры англичанина. Катберта Торнхилла можно было сравнить с диким лесным котом: похожий, казалось бы, плавностью и некоторой вальяжностью на домашнюю мурлыку, он гораздо более опасен и жесток, и заходить на его охотничьи угодья опасаются даже волки.
- Tristram. Николай Борисович. – англичанин спокойно, словно к нему в баню каждый день приходят визитеры, кивнул офицерам. – Я так понимаю, вы по срочному делу. Прошу подождать момент. George, — обернулся он к рыжему, — There are too many officers in my room, even Army ones. Be a good chap and lend us yours, will you?
— Молодой человек, - уже по-русски он обратился к Тришке, - вы свободны. – Понятливый банный служка кивнул и мигом загрохотал вниз по лестнице.
- But there’s a lady in my room, – названный Джорджем мужчина, светлокожий, как и большинство рыжих людей, мигом вспыхнул смущением, да так, что еще чуть-чуть, и от него можно будет прикуривать.
— The lady may wait. Or just send her away.
— She’s not that kind of lady, Cudbert! She’s… decent. I mean, — он ещё более смутился от внезапной двусмысленности своих слов, — maybe not decent at the moment, but morally…
— Oh, if she’s a morally decent kind of lady, — со значением улыбнулся Торнхилл, — she’ll surely understand you belong not only to her, but to His Majesty first and foremost. Besides, I believe we shan’t take long. We shall wait here till she’s… decent.
Джордж скрылся за ближайшей дверью, а контрразведчик махнул новоприбывшим рукой:
- Please come in, gentlemen, I…
- Sir! - Пайн-Коффин явно не был намерен ждать, напоминая сейчас молодого рысака на первых в его жизни Дерби.
- Cudbert, – ласково поправил Торнхилл, намекая на то, что в британской армии (как и в русской гвардии, кстати) в неформальной обстановке офицеры обращались друг другу по имени, без чинов. – Tristram, please wait. There are no prying eyes and ears here, but just to make certain… Or do you intend to report on some trivial matter?
- No, but…
- Then wait we shall. Николай Борисович, вы, видимо, подумали над моим предложением?
А пока офицеры беседовали, Наташеньку от ее дел отвлек всполошенный Гилмор:
- Натали, простите меня! К одному из моих начальников прибыли офицеры с важным докладом, и тот решил их заслушать вдали от посторонних, и решил провести переговоры здесь! Черт побери, зачем я вышел с ним говорить! – англо-ирландец зло саданул кулаком по стене. – Но это не должно быть надолго… надеюсь. Нам надо одеться, ведь… да что я говорю, вы и сами понимаете. И не спрячешься же никуда… Пр-роклятье! Мы потом обязательно продолжим наш отдых, но так получилось.
…Когда все вопросы за дверью были урегулированы, Джордж, натянувший на распаренное влажное тело штаны и рубаху, высунулся в коридор с мрачным: «Прошу». Офицер был более чем недоволен, что его приватный отдых нарушен посторонними людьми, но, как дисциплинированный офицер, не мог отказать начальнику. Все потянулись внутрь.
Входящие офицеры здоровались со спутницей Джорджа, сохраняя на лицах чинное и спокойное выражение: только лишь молодой лейтенантик покраснел при виде девушки и чуть заикнулся, приветствуя ее. Для них она была всего лишь неизвестной русской – но не для Торнхилла. Лейтенант-полковник, вошедший последним, смерил Наташеньку оценивающим взглядом, причем не как очаровательную женщину, а как абстрактного человека, после чего церемонно поклонился, нимало не смущаясь собственным облачением:
- Лейтенант-полковник Катберт Торнхилл к вашим услугам, леди. Наталья Григорьевна, счастлив видеть Ласточку революции, что осенила своим крылом Архангельск! Вы уж простите нас за такое наглое вторжение, но в помощи другу не всегда есть время отдыху. Мы постараемся не украсть у вас много времени. И, конечно же, никуда из номера не гоним: это было бы дурным тоном с моей стороны.
К столику у окна контрразведчик подходить не стал, предпочтя облокотиться на стену. Посмотрел в глаза Пайн-Коффину, еще сильнее покрасневшему, и поощрительно улыбнулся Нику:
- I’m all ears.
- Sir… Cudbert, the thing is… The doctor came to me, and I immediately decided to report to you, so…
- Immediately? All right. Что же, Николай Борисович, прошу вас. Мы все внимание.
***
Мой серебряный век,
Оказавшийся веком свинцовым,
Не почил навсегда
В недописанных пыльных томах.
Брызнув кровью по серым
Суконным солдатским обновам,
Он меня окрестил,
И штандартом повис в небесах.
С. Самченко
В доме стоит такая тишина, что хриплое, с присвистом дыхание одного из стрелков звучит набатом. В такой обстановке все начинает ощущаться стократ сильнее, чем есть на самом деле: вон, от высокого бородача у двери в надвинутой почти на глаза папахе до одури резко разит чесноком – не разбудит ли этот резкий запах мирно спящих «министров»? Но пока что, кроме бойцов маленького отряда, никто не нарушает мирной спокойной тиши дремлющего дома.
Осипов, не знающий, чем ему заняться и не получивший персонального указания, переминается с ноги на ногу, нервно сжимая винтовку. Сглатывает мелко, резко озираясь по сторонам – сразу понятно, необстрелянный еще, вот и нервничает в своем первом деле и жалеет, что оно проходит под дверьми, а не у места с каким-нибудь героическим названием. Зато нижние чины, на удачу, все фронтовики, давно не боящиеся ни Бога, ни чёрта. Спокойные, собранные, деловитые – никто и не думает лезть поперек приказа и проявлять ненужную инициативу. Это хорошо – неожиданностей можно не ждать, но это же может в одночасье стать и проблемой – если Константин хоть немного растеряется, упустит контроль над ситуацией, то подчиненные огрех командира не исправят. И, как назло, в его охотничьей команде нет ни одного толкового младшего офицера, на которого можно было бы опереться: все приходится делать самому.
И вот гладкую тишь разбивает вдребезги уверенный, требовательный стук человека, знающего, что он имеет полное право ломиться ночью в чужие покои. В ответ за дверью слышится чье-то кряхтение и тихая ругань, шарканье ног и сонный голос:
- Ну какого лешего, а? Темнота же за окном! Кто там? Стоянчик, ты, что ли? Если еще что понаписал, и решил, что я твой личный рецензент…
Медленные, шаркающие шаги человека, тяжело подволакивающего ногу, приближаются к двери. Слышно, как трется в замке ключ, как ворчит про себя хозяин комнаты, интересуясь, почему собеседник молчит, и предполагая, что у кого-то явно мало работы, раз позволяет себе заниматься ночными шутейками. Наконец с надсадным скрипом, который в ночи кажется способным перебудить всю округу, дверь распахивается вовнутрь, являя перед ротмистром облаченную в белую длинную рубаху, похожую скорее на женскую сорочку, невысокую плотненькую фигуру, освещенную только неверным светом американского фонарика – разбуженный человек предпочел свет не включать.
Рауш сразу понял, что не ошибся: перед ним, закрываясь рукой от бьющего в лицо света, стоял Александр Исаевич Гуковский, эсер с давним партийным стажем, присяжный поверенный и публицист, неоднократно арестовывавшийся как царским правительством, так и Советами, проявившими поразительное единодушие в признании для себя вредным этого бойкого на язык принявшего лютеранство еврея, который что в газетных статьях, что в устных выступлениях мастерски переходил от насмешек к четким логическим конструкциям, от издевок – к звучащим неоспоримо фактам. Уж он-то наверняка бы смог провести параллель между расхристанным революционным морячком в тельняшке и пахитоской меж желтых зубов и вежливым и сдержанным гвардейским офицером, способным без запинки перечислить имена не одного десятка благородных титулованных предков.
Впрочем, вспомнилось барону, догадаться о том, кто живет в этой комнате, можно было с первых же шагов. Благообразный Гуковский с аккуратной серебряной бородкой и высоким открытым лбом при ходьбе заметно прихрамывал, тяня ногу за собой. Говорили, что во время одного из тюремных заключений в одиночной камере ему толи охранники переломали ноги, толи он сам на прогулке попытался покончить с собой. Как бы то ни было, но с тех пор мужчина охромел и ходил не без труда, сразу выдавая свое приближение.
- Какого? – смесь сонливости, бьющего в глаза света и начинающих терять былую остроту глаз не позволила эсеру доподлинно увидеть, кто перед ним, но прийти к логичному выводу, что стоящий перед ним явно не относится к обитателям дома, профессиональный арестант мог в любом состоянии. Побледневший мужчина без криков и возгласов, которые могли бы спровоцировать «гостя» на решительные действия, выставил перед собой руки ладонями вперед, отшатнувшись вглубь темной комнаты с белеющим пятном растрёпанной кровати и письменным столом, заваленным книгами. — Не подходите! Я буду кричать! — вздорно выкрикнул он.
А в это время в другом коридоре эсеры шли выполнять ровно то же задание, что истовые монархисты. Скажи кому лет десять назад, что убежденные противники самодержавия будут действовать рука об руку с его вернейшими слугами, никто не поверил бы. А гляди же ты – бывает, что бедствие, прошедшее по душам людским, заставляет объединиться даже заклятых врагов.
Обстановка давила на нервы. Искагорские рабочие озирались вокруг в диком вареве из любопытства и испуга, братья Черноруцкие – типичные провинциальные чиновники, бывшие к тому же официально беспартийными, жались друг к другу, жалея, что ввязались в эдакую авантюру, и только маленький архангельский наполеончик Филоненко гордо вышагивал впереди. В сером мраке коридора Миллер видел, как нервничает Филоненко: он то и дело оглядывался на товарищей, не отстали ли, начинал насвистывать какой-то водевильчик, почти сразу прерывал себя, перебирал в пальцах гнутую рукоять мокрого зонта. Гулко грохали два десятка пар сапог по коридору, — сперва таились, но сейчас, поспевая за Филоненко, перестали следить за тем, как идут, — сдавленно чертыхались, наталкиваясь в коридорной тесноте на стены, друг на друга, заглядывали в проёмы пустых тёмных комнат.
— Виной и злобой упоенны идут убийцы потаенны, — с судорожной, беспокойной весёлостью процитировал Филоненко. — Только это не про нас.
Все было хорошо – то того момента, пока путь боевого отряда не пересекся с совершенно не ожидавшим такой встречи Масловым. Не ожидали увидеть в коридоре одного из начальников отделов и путчисты, так что некоторое время все изображали немую сцену из «Ревизора», причем в роли городничего выступал никто иной, как Сергей Семенович. Не ожидавший, выйдя из клозета, встретить замершую за спиной Филоненко толпу вооруженных и явно недовольных людей, он аж присел, раскинув в изумлении руки и судорожно соображая, бежать ли ему, звать ли на помощь или попробовать убедить визитеров в том, что они не правы.
Первым опомнился Филоненко. На губах эсера, почти поймавшего за хвост удачу, появилась обаятельная вдохновенная улыбка, делающая похожим его на опиатного наркомана. Упругим легким шагом подойдя к Маслову, он приложил палец к губам и громко прошептал:
- Сохраняйте спокойствие! Тут заговорщики! Всем будет худо, если вас услышат! Мы здесь для того, чтобы спасти Область, но для этого надо соблюдать спокойствие. У меня есть рескрипт от англичан. Петр Федорович, - подозвал он младшего Черноруцкого, - дайте бумагу!
- Ка-какую? – непонимающе икнул помощник Старцева.
- Ту, которую я вам дал! Сюда, ко мне, живо! – шипению Максимилиана Максимилиановича могла позавидовать и змея.
Чиновник под прицелами двух десятков глаз просеменил к напряженно замершему начальнику военного отдела и застыл в недоумении. Никакого рескрипта, ясное дело, Филоненко ему не давал, и несчастный мужчина теперь судорожно пытался понять, что делать.
- Я-а… Мнэ…
- Просыпайтесь, чёрт бы вас побрал! – гневался его временный начальник. – Он у вас в нагрудном кармане, ослиная вы голова.
- Д-да. – совсем запутавшийся, Петр Федорович начал копошиться в карманах, а его брат Северин, не выдержав напряжения, подошел поближе, тихонько протянув:
- Пе-етя...
Нелепость происходящего отвлекла стремительно просыпающегося Маслова, который, не сводя глаз с Черноруцкого-старшего, негромко и требовательно скомандовал:
- Что за дерьмо тут происходит!? Мне объяснит кто подробнее, или нет? Что за заговорщики? Бред! Петр Федорович, да дайте мне, наконец, эту бумагу, будь она неладна!
В этот миг Максимилиан Максимилианович, дождавшийся, что от него отвлеклись, перехватил зонт словно винтовку, и с коротким, словно у лесоруба, хэканьем резким выпадом нанес удар в живот не ожидавшего такой подлости однопартийца рукоятью зонта, словно прикладом в окопном бою. Сергей Семенович хрипло выдохнул, выкатив глаза, как вареный рак, и, схватившись за нутро, упал на колени. Следующий короткий удар пришелся по спине, выбивая остатки воздуха и роняя несчастного министра на пол.
- Вяжите. – последовала короткая команда. – И кляп не забудьте.
- Из чего? – поразился один из искагорцев, тезка Степана Яковлевича.
- Из хера мово! – грубо срифмовал мрачный и на удивление злой Филоненко. – Свяжешь – бери Иван Трофимыча и Фердинанда Ансовича и стереги этого. Давай живей!
Рабочий вздохнул тяжко и сел рядом с тяжело хрипящим Масловым, подметая полами шинели полы библиотеки:
- Не побрезгуйте, мы же не со зла, но ведь оно так вот эдак… - приговаривал он, запихивая в рот эсера хрусткий носовой платок. – Это не надолго, ты помолчи пока, это надо и партии, и всем…
Максимилиан Максимилианович же с горящими мефистофелевым огнем очами и гордой улыбкой тем временем повернулся к Миллеру:
- Степан, там, по коридору дальше, дверь приоткрытая. Видимо откуда выбрался этот клоп. Ты как, его нору осмотришь или дальше по коридору? Если дальше – то действуй быстро и решительно: никто не должен и пискнуть. А то разбегутся, как мыши из-под веника, и ищи-свищи. Не верю я, что поручик с женским именем сможет поймать таких опытных товарищей, как Дедусенко или Лихач. Так что не жалей, если что, но и не переусердствуй. Не хватало нам еще кого-то из них ненароком в Могилевскую губернию управлять направить.