Очередное деревенское событие Поллока ничуть не привлекло. Напротив, заставило подойти к окну и с раздражением задёрнуть занавески. Сами там разбирайтесь!
Оборачиваться к девушке не хотелось. Месть ей обещал, справедливость, исправление какое-то непонятное, будто бы даже расстрел этого француза что-то исправить может... Вот ведь! У линчевателей стиль мышления перенял? А как ей объяснить, что это совсем из другой юрисдикции человек? И надо ли? Всё равно не поймёт. Всё равно объяснения ничего не исправят.
Уиллем какое-то время стоял перед окном, задумчивый и смущённый. Наконец, развернулся чуть ли не рывком и, подойдя к столу, взял несколько карандашей, достал из сумки блокнот.
В полумраке думалось лучше, особенно ни о чём. Только ты и процесс, любой, всё своим чередом, всё как есть, без шелухи тревог и сомнений. Задёрнуть занавески ー отгородиться от мира. Постоять в тишине и раздумьях ー услышать себя и гостью. Взяться за карандаши ー раствориться в моменте. Пусть всё снаружи застынет, замрёт, надуется пузырём безвременья. Не уйдёт никуда сержант-насильник, не провалится под землю вся его рота во главе со своим циничным капитаном, и жители деревенские не исчезнут, не упустят шанса приметить мятое платье и синяки, посплетничать, разрушить кривотолками жизнь пострадавшей девушки. Нельзя выпускать её туда, а лучше бы не отпускать вовсе.
Уиллем присел рядом с притихшей жертвой войны и принялся рисовать, делясь каждым штрихом.
ー Смотри, это дом, ー говорил он и набрасывал угловатую сетку квадратов и ромбов, ー Целый город в дымной вуали.
Наивный лабиринт застенчиво прятался за трубами заводов на переднем плане, а небо наливалось свинцом, камнем, углём. Уиллем спешил добавить более весёлых красок:
ー А вокруг холмы, покатые склоны, крутые склоны, есть и обрывы. Белые шапки на горах вдалеке. Синие реки. Зелёные просторы. Солнце пробивается сквозь тучи, похоже на ваше? У нас всё такое... высотное! Легко забраться куда-нибудь и обозревать всю округу, не то что тут, в лесах.
Не хватало света, но так было даже легче. Он всё равно рисовал, отдавшись воображению, и не особо сверялся с бумагой. Рука с зажатыми меж пальцев карандашами словно жила своей жизнью. То же с прищуренным взглядом. То же со спокойным голосом. Неважно, что на платье или на бумаге. Неважно, что в памяти ー недавнее насилие или далёкая мирная жизнь. Важен момент, важно соприкосновение плеч, важна щекотка кончиков волос на сблизившихся шеях.
С французом они разберутся. Пригласят на пир и окружат вниманием, но не лаской, отнюдь. Уиллем отрядит четверых бойцов покрепче ー отвести в знакомый ему овин и избить на глазах его недавней жертвы. Лишь бы согласился прийти, а нет, так может запросить у Мишле отделение с конкретным сержантом во главе "этикета ради", чтобы русские не подумали о разногласиях между союзниками. Или ещё для чего-то запросить, оборону проинспектировать "незамыленным взглядом", так сказать. Пусть хоть один приходит, хоть с подчинёнными ー шотландцы будут готовы, даже если для этого придётся пулемёт в засаде припрятать. Прилюдно избить гада будет даже лучше, объявить тогда заодно насильником, уж это слово у того же Арновича вызнать можно будет. Пускай возвращается в свой стан посрамлённым!
Уиллем опомнился, увидев на рисунке слишком много острых углов и мрачных пятен. В какой-то момент вершины гор превратились в колючий забор, а дым из труб покорил небо. Людей в пейзаже так и не появилось. Люди Уиллему плохо давались.
Он со вздохом отложил свои наброски и выставил руку перед девушкой ладонью вверх, как при приглашении на танец. Было немного смешно и неловко, ведь оба сидели на полу, прислонившись спинами к стене. И всё же это финальное касание было единственным, что Уиллем мог сейчас ей дать помимо очевидного обещания.
ー Этот урод, ー комендант указал на портрет насильника, ー Он за всё ответит.