- Спасибо, сержант, - сказал Рощин, и, не теряя ни секунды, начал переодеваться. Без стеснений. Быстро. Но без спешки. Во-первых, его одежда действительно промокла и он оставлял за собой грязноватый мокрый след. Во-вторых, если он встретит кого-то знакомого, британская форма будет ему дополнительной защитой. А, если нет, то, тем более. Ник не помнил, что говорят законы войны о том, чтобы солдат одевал форму другой армии, если речь идет о союзных войсках. Вражескую форму - да, это преступление по законам военного времени и карается расстрелом на месте. К тому же, он не был военнообязанным и ни старому, ни новому правительству присяги не давал. А вот британцам в сложившихся обстоятельствах мог.
- Я полагаю, господин второй лейтенант, - сказал Рощин, - что мы будем восприняты любой из сторон, как союзники, и нам лично не понадобится охрана, но солдаты могут понадобиться господину лейтенант-полковнику, поэтому разумно их поднять по тревоге, но оставить в казарме. Мы лишь должны доставить сообщение, а дальше не нам решать. Мы обязаны кого-то оставить здесь? Есть ли у нас телефон, можем ли мы телефонировать в казарму? И вот еще. У вас наверняка есть текст британской военной присяги. Я не служу ни одному из русских правительств, но сейчас я полагаю честным и необходимым принести присягу Его Величеству Георгу Пятому. Прошу вас оказать мне эту честь.
Ник не кривил душой. За последние часы его соотечественники оболгали его, пытали, ложно обвинили в измене, а потом намеревались использовать самым грязным и бесчестным образом. Эти два британца удивительным образом за какие-то десять минут не просто дали ему возможность вновь почувствовать себя человеком, но вселили в него уверенность, что где-то в этом диком кровавом мире есть еще места, в которых слово гуманизм не осталось просто словом, и человеческое отношение к ближнему по прежнему находится где-то там же, где и сердце. Поэтому Ник ни капли не покривил душой. Ему, в первую очередь ему, Нику Рощину, надо было выбрать сторону, и он ее выбрал. Примет ли его эта сторона, Ник не знал, но здесь от него ничего не зависело. Ничего, кроме его воли и его разума.