— Э, нет, Гришань, я туда не пойду, — возразил Смирнову Саня Соловьёв.
— Там у них жратва, между прочим! — вылез из-за спин товарищей Тимофей Иванов. — А я говорил, надо было их перестрелять всех!
— А ну они тебя? — крикнули ему. — Чего мы там забыли?
— А в лесу мы чего забыли, а? — не унимался Тимошка. — Со вчерашнего дня не жрамши, нутро сводит!
— Это ты на фронте не был просто!
— Не скажи. На фронте всё ж таки кормили!
Китаец, жалкий, как выловленная из воды кошка, стоял, окружённый рязанцами, бросая непонимающий взгляд то на одного, то на другого. С его липнущей к телу одежды капала вода: ходяшка обхватил себя руками за плечи, застучал зубами.
— Братцы! Братцы! — басовито загудел Фима Окладников, проталкиваясь к ходяшке. — Да я ж говорю вам, он стрелять зачал, из-за него Колька погиб! Чего мы его, так оставим, что ли?
— Погоди, Фима! — послышался голос Семёна, друга Коли Бабкина. — Ты по порядку расскажи, как случилось-то оно?
— Да я ж и рассказываю! — всплеснул мясистыми руками Фима. — Это ж вы мне не даёте, поперёк лезете. Мы в тумане к хутору-то подобрались, у них там часовой стоял. Мы ни на кого не лезли, посмотрели, что да как, решили было обратно ползти, покуда туман-то стоит! Во-от. И тут этот гаврик, — Фима схватил китайца за тонкую косицу на бритой голове, сильно дёрнул, — решил своих поубивать! Сначала часового из карабина кокнул, потом гранату в дом закинул, ну! Они все, как тараканы, повылазили. Ну конечно, не поняли, кто их так, а Колька тут из ржи-то вылазит и кричит — он, вот он стрелял! — Фима ещё раз дёрнул китайца за косичку. — И показывал на него ещё! Ну, Колька-то, небось, думал, они по-нашему умеют, а они его не поняли и сразу пулю ему в лоб! На нас они подумали, а как иначе? А этот вот утёк! Гришань, ну скажи, так было дело?
Смирнов подтвердил, что так и было.
— Вот и я говорю, что получается так, что Колька погиб из-за этого вот мозгляка!
— А чего он в своих-то начал палить? — не понял Андрюха Макаров.
— А я знаю?! — развёл руками Фима.
— Ты. Чего. Стрелять-то стал? — раздельно произнося слова и заглядывая китайцу в лицо, спросил Васька Иванов. — В своих?
Китаец не отвечал, только дрожал побелевшими губами, часто моргая. Он был очень испуган: когда Фима его дёргал за косичку, китаец даже не сделал попытки защититься, только дрыгал вверх головой, как кукла, от каждого рывка.
— Да понятно, чего он стрелять стал, — сплюнул наземь Пётр Васильевич Силаев, которого все звали только по отчеству, немолодой молчаливый фронтовик, заросший жёсткой серебристой щетиной, с лицом от морщин как заезженная дорога. Силаев прошёл всю войну с четырнадцатого года и в иных обстоятельствах давно бы уже стал краскомом, но не лез на митинги, не участвовал в политических спорах, оставляя всё это молодым и рьяным, таким как Коля Бабкин. Ходил со всеми, помалкивал, держась себе на уме: ни с советом не лез, ни помочь никому не спешил, но и махорки у других не выпрашивал. — Довели парня. На фронте бывало…
— Так одно дело офицерьё стрелять, другое дело товарищей, — возразил ему молодой Захарка Языков.
— Да какие они ему товарищи… — Василич бросил взгляд на ходяшку. — Чмырили, гнобили. Видно же.
— И что нам, может, пожалеть его теперь?! — взвился Семён. — Может, ты, Василич, ему ещё шинельку дашь? А то вишь, замёрз как!
— Да мне-то всё равно, — сказал Василич. — Делайте, как хотите.
— Да пристрелить его прямо тут! — заорал Семён и попробовал было вскинуть на ходяшку винтовку, но его остановили.
— Тихо, Сёма! — строго сказал Андрюха Макаров, отклоняя ствол винтовки Семёна вниз. — Дай обчеству решить, ты тут не один!
— Может, с собой взять? —несмело предложил Захарка Языков.
— Ага, в Красную Армию запишем!
— Да не! Ну, сдадим на Обозерской, пущай там разбираются.
— Мало нам несчастий, ещё и это пугало с собой таскать? Он вон, на одну ногу босый! Ты куда сапог дел, ходяшка?
— Да там у него сапог! Снял он его, чтоб в себя стрельнуть!
— Братва! Так точно, он же застрелиться хотел! А ну дадим ему винтовку попользоваться!
— Дурак, что ль? Он тебя из неё и шмальнёт!
— Да пущай что хочет делает! Речка вон есть, пущай топится, коль ему такая охота!
— Да ему уж перехотелось! К стенке его, говорю вам!
— Ты много здесь стенок-то видел, Сёма?
— А я говорю, надо всё-таки назад на хутор идти! У них там есть ходяшка, который по-русски умеет, мы ему всё объясним, небось и еды добудем!
— Ага, вон Колька дообъяснялся!
— Вы как хотите, товарищи, а я ему этот его хвост отрежу. Не нравится мне этот хвост, — решительно сказал Фима, вытащил из-за голенища сапога бандитского вида ножик и, натянув косицу, стал примеряться, чтобы отхватить под самый корень. Китаец не сопротивлялся, в ужасе переводя взгляд с одного на другого рязанца: настолько он был перепуган происходящим вокруг, десятком русских мужиков, окруживших его и спорящих, что даже на своём языке, наверное, не сумел бы выговорить пару слов, а только мелко трясся, стуча зубами, весь бледный.
Издалека со стороны хутора донёсся глухой хлопок взрыва.
— Чего там, гранату, что ли, кинули? — заинтересованно обернулся Фима, останавливая руку с ножом.
— А я говорю, что туда возвращаться не стоит! — вставил Саня Соловьёв.