- Он, товарищи офицеры, вас Пилсудским обозвал! - Не сдержался Миллер, которому на подобное сравнение хорунжего захотелось тому врезать по его сытой польской роже, - Я, конечно, понимаю его порыв, но это уже слишком!
Отношение Степана к генералу было исключительно негативным. Его террористическую деятельность эсер воздерживался оценивать, держа размышления о тщетности подобных акций, уже однажды упомянутых, при себе. Но они, по крайней мере, ставили себе целью борьбу с властью, пускай и ради иных целей, нежели преследовала БО. Пилсудский того времени был союзником революции хотя бы по принципу "враг моего врага". Но Пилсудский времен войны был, во-первых, самым что ни есть непосредственным врагом, который на спонсорство Австрийской власти собрал свои легионы, воевавшие против России. Во-вторых, он же годом ранее, почувствовав, что война оборачивается в пользу Антанты, и победа на немцами это вопрос времени, а не возможности, демонстративно разорвал связь с оккупантами, на чьи харчи питался предыдущие три года без всякого зазрения совести. Превознесенный за этот поступок как мученик народной идеи, Пилсудский и прорубил себе путь во власть.
Участие в военных действиях на стороне Австрии еще можно было понять, в конце концов, какой поляк не стремился убить как можно больше русских да еще и на немецкие деньги. Такой деятель был и у большевиков, поставленный во главе ВЧК, и Миллер был уверен, что самой идеей красного террора Россия была обязана именно Дзержинскому. Но беспринципность и готовность служить тому, кто дает больше выгоды в настоящий момент, Степан простить Пилсудскому никак не мог. Потому что если преступление ради высшей цели оставляет тень надежды на какую-то мораль у преступника, то преступление ради сытой жизни было самым обычным бандитизмом. И вот с этим вот разбойником хорунжий и сравнивал заговорщиков.
- Что дальше? - дав выход эмоциям, уже успокоившимся тоном спросил эсер у Филоненко, - Где наша позиция?