Слова, если не сказать отповедь, Филоненко ввергла Степана в уныние. Не слабостью аргументов товарища - это не было чем-то новым, Миллер лишь окончательно уверился, что Максимилиан Максимилианович, будто игрок в карты, рисковал, рассчитывая не то на счастливую карту, не то на то, что соперник испугается сильной руки и спасует. Да вот только история играла не в американский покер, где нужно было заставить соперников поверить в силу руки со слабой картой или, наоборот, создать видимую слабость при сильной масти, а преферанс, где после вскрытия прикупа можно было легко посчитать сколько взяток ты соберешь в этом розыгрыше. Как не сверкай глазами, а семеркой да девяткой треф восемь не забрать. И вот сейчас-то и должен был наступить этот поворотный момент, когда перевернутся карты, что определят исход кона. И как подсказывал эсеру его скудный опыт карточных игр, которых он лишь мельком успел попробовать, то рассчитывать на два счастливых туза было в высшей степени наивно. Но все это Миллер знал и так. Нет, руки у него опускались из-за того, что он не видел возможности никак переменить ситуацию.
Хотелось возразить Филоненко, указать на слабость позиции и на очевидные просчеты в логике, как в пример расчет на Фрэнсиса, который скорее вступится за Чайковского, чем станет поддерживать Максимилиана Максимилиановича. И, по правде сказать, план Филоненко импонировал Миллеру. Он хотел поставить себя в такую позицию, что окружающим придется считаться с ним волей и неволей. Он хотел сделать переворот зависимым от себя и тем самым, разумеется, доказать окружающим окружающим как они ошиблись, презрев его кандидатуру при изначальной дележке власти. Будь Степан на месте товарища, он бы сам искал подобного хода, вот только у эсера было куда больше осторожности и он ни за что не стал бы рисковать, полагаясь на одну лишь улыбку фортуны. А вот Максимилиан Максимилианович готов был пойти ва-банк, хотя и он, похоже, понимал опасность затеи и совершенно правильно решил рассказать Миллеру весь расклад только сейчас, когда уже было поздно что-то менять. Сделай он это при утренней встрече, то эсер наверняка бы отказался. Но теперь ни одного, ни у другого не было выбора, кроме как продолжать начатое - не поворачивать же назад. Хотя Степан чувствовал, что отстань он сейчас от отряда и растворись во тьме архангельской ночи, то ничего, ровным счетом ничего не изменится. Все по той же причине - карты уже розданы и карте место, и он, Миллер, в лучшем случае сидел на прикупе, если вовсе мог помышлять о том, чтобы причислять себя к игрокам этой партии.
Следовало принять этот неприятный урок. Пройти путь с Филоненко до конца и, если до этого дойдет, взглянуть в глаза товарищам, которые еще несколько часов назад принимали его как друга и предлагали честную работу, принять их неизбежное и заслуженное презрение. Такая вот была цена за науку. Осталось хорошенько выучить урок и действовать, так, чтобы перестать быть статистом в чужой игре. Днем Пуль обидно, но довольно верно назвал Степана пассажиром корабля. Обижаться на правду не имело смысла, но и принимать такое положение как неизбежное и неизменное не было обязательным. Стоя перед мрачным фасадом правительственного общежития Миллер окончательно понял, что не готов стоять в стороне от происходящих событий. И если для того, чтобы повлиять на ситуацию, нужно будет быть решительнее, идти на риски, поступать не по совести, но по необходимости, он будет так делать. Не потому что цель оправдывает средства, а потому что бездействие гораздо худший грех, чем действие неверное.
Пока же седовало проявить осторожность. Степан замолчал по команде Максимилиана Максимилиановича, только кивнув в ответ на его объяснение, а затем беспрекословно последовал за бароном. Перед лицом офицеров точно не стоило показывать внутреннего разлада - эти почуют кровь и вцепятся, не оторвать. В разговоре с польским патрулем эсер также уступил первую скрипку Раушу - у того и опыт общения с союзными войсками должен был быть больше, да и полномочия, какие-никакие, а имелись. Миллер стоял на пару шагов позади офицера, засунув руку в карман пальто и нащупав под тканью рукоять пистолета. Пока присутствие поляков выглядело случайным, но терять бдительности не подобало, поэтому эсер доброжелательно, но пристально разглядывал союзных солдат.