На душе у Миллера было скверно. Возможно, дело было в погоде: в холодном, пробиравшим до костей ветре, в тяжелом ливне, не оставлявшем сухого клочка одежды даже под зонтом, в непроглядной темени слишком рано наступающей на севере зимы. Но, скорее всего, причина была в затее, в которую эсера втянул Филоненко. Нет, конечно, винить товарища было не в чем - Степан сам согласился на его предложение, практически не раздумывая, потому что в душе был согласен - области нужны перемены, и за прошедший день он убедился в этом окончательно, но вот то, каким образом да с кем эти перемены затевались, было категорически неверно, и теперь Миллера терзали зловещие предчувствия. Он сильнее сжал рукоять пистолета в кармане, но тот не принес успокоения. Такое со Степаном было впервые, а бывало с ним всякое, невеселое и даже мрачное. Страшно - было, до ужаса, до понимания, что вот она, смерть, глядит тебе в лицо, - было. А так, чтобы с каждым шагом хотеть развернуться и бежать прочь - впервые. Даже когда его волокли на виселицу, эсер не испытывал этого гнусного сожаления. Досада была, обида, но ни капли раскаяния в содеянном. А теперь же каждым мгновением крепла убежденность в ошибочности выступления и, что хуже, его обреченности. А самое паршивое было то, что Степан мог на эти события повлиять, но не смог - или не захотел - сделать нужного шага.
На вопрос Филоненко хотелось ответить "нас, надо первым делом изолировать и подальше, потому что нет сейчас в Архангельске большего врага революции, чем мы все". Вслух Миллер этого, конечно, не сказал, но прочитать мысли на лице эсера было несложно. Степан рассчитывал переговорить с товарищем до выступления, попытаться убедить его в пересмотреть свой план, но вышло так, что после утренней встречи следующий раз они с Максимилиан Максимилиановичем увиделись уже когда тот стучал в дверь Миллера, вызывая его на выступление. Теперь протестовать было уже поздно, оставалось только надеяться, что каким-то чудом, да хоть божьим провидением, ситуация не обернется катастрофой. Если господь-боженька и правда был где-то на небесах и хотел убедить грешного Степана в своем существовании, сейчас было самое подходящее время. Потому что других путей к спасению, кажется, не оставалось.
- Если все будет как запланировано, то никого арестовывать не придется, - умиротворяюще проговорил вслух Миллер, после чего решил перевести разговор на деловые рельсы, - Лучше давай, Максимилиан Максимилианович, еще раз проговорим наш план. Чтобы если придется разделиться, я знал что нужно делать. Чаплину и его офицерам для ареста мы не нужны. Одного взгляда достаточно, чтобы понять - у него все схвачено. Что мы делать будем? И, главное, какие гарантии дал Георгий Ермолаевич под наше участие? Какие предлагает со своей стороны уступки для сохранения партии в правительстве? - говорить вслух этого не хотелось, но вопрос нужно было задать, пускай и тише, чтобы никто другой, кроме Филоненко, не услышал его, - Он вообще хоть что-нибудь обещал конкретное? Потому что мне в лицо он от всего открещивался и только адъютанта своего подослал, якобы от его лица. Не хотелось бы статься, что вместе с министрами под замок посадят и нас с тобой, как левую контру или как они нас там про себя называют. На честное офицерское слово можно даже не смотреть, Чаплин присягу принес тому правительству, которое сейчас идет свергать, какая тут честь офицера?
Успокаивающей эта речь не вышла совсем никак, даже наоборот, но заставила Миллера задуматься. Может, боженька-то не так и нужен. Филоненко был человеком многих талантов, амбиций, но и пороков немалых. Как знать, может этот порок сейчас обернется на пользу.
- Можно я скажу, - после паузы проговорил Степан, все еще вполголоса, - Как товарищ. Мы, все-таки. в одной петле висели, оно обязывает. Чувствую, что ты хочешь с Николай Васильевичем сквитаться, за обиду, которую они тебе нанесли. Ладно я, человек маленький, но ты-то был не последним и при Керенском, и в Совете спасения. Понимаю. И разделяю твои чувства. Но если ты хочешь до Чайковского добраться, то не с той стороны мы пошли. Потому что сейчас выходит так, что только оставив старика на месте, мы сможем на что-то рассчитывать, - Миллер поднял взгляд на Филоненко, чтобы убедиться, что тот слушает. Вроде слушал. Но услышит ли? Неизвестно, но стоило хотя бы попытаться, - Наша, я имею ввиду, революционная, власть в области держится на союзниках. Как ни поверни, а без них от нас не останется и следа за месяцы. Пока что без их помощи мы ничего не сделаем. Через полгода, девять месяцев, как проведем осеннее наступление, как начнется зима, тогда можно будет думать думы. Но сейчас - никак. Я это понимаю, ты это понимаешь, Чайковский это понимает, и Чаплин должен понимать, если не дурак. Не знаю, на кого он рассчитывает. Может, на военное командование. Рассчитывает, что после истории с Дюпо... Днепо... Дтьфу, Донопом, Пуль на его сторону встанет. Вроде бы они с ни дружайничают. Только Пуль один ничего не решает. Руководит миссией американец Фрэнсис, и он, считай, мне прямым текстом сказал, что правительство текущее союзников полностью устраивает и перемены им не нужны. А вот теперь вопрос, если Георгий Ермолаевич сейчас всех министров арестует, что на завтра начнется? Когда англичане с американцами на пальцах ему объяснят, что без Чайковского не будет ни ружей, ни танка, ни солдат?
Миллер покачал головой. Терять было уже нечего, если Максимилиан Максимилианович хотел на него обидеться, то уже обиделся, так что можно было говорить начистоту. От этого на душе сразу стало легче.
- Переворот, как он есть, обречен. Единственный шанс, который у офицеров есть, это заставить Чайковского пойти на уступки. Чтобы для союзников это все выглядело так, будто бы Николай Васильевич и Георгий Ермолаевич повраждовали, да договорились. Офицерам дадут несколько портфелей, старик сохранит видимость власти и все счастливы. Сам Чаплин на такое не согласится, конечно. Но мы с тобой сможем его в этом убедить, уверен. Только вот вопрос, если у Чаплина будут не все портфели, а только часть, от каких он, как ты думаешь, откажется? От своих или от тех, которые нам обещал? - Вопрос был, конечно же, риторический, - В общем получится, что и Чайковский на месте и мы не у дел, откуда и начинали.