Романов
11:00
Атмосфера на съезде была невесёлая, хмурая: и вчера-то, в первый день, большинство делегатов сидели как на поминках, а сейчас и в президиуме было мрачновато: Василий Боговой всё дулся на Романова, Иван Боговой вёл съезд раздражённо, а стенографистка Шатрова работала рассеянно, то и дело опуская карандаш. Иван Боговой всё косился на неё, а когда та в очередной раз прекратила писать во время речи учителя Гиацинтова по поводу мобилизации (тот опять вызвался выступать), подошёл к ней, наклонился, начал что-то сердито ей выговаривать. Шатрова некоторое время безучастно слушала, а потом, не в силах сдерживаться, закрыла лицо руками и зарыдала.
— А ещё я, товарищи съезд, хочу сказать, что мобилизация, конечно, нужна, но не такая глупая, ну, то есть, не… — энергично рубя руками воздух и шатая трибуну, голосил Гиацинтов, но, услышав рыдания девушки, остановился, обернувшись. Теперь на Шатрову смотрели все. Стенографистка порывисто поднялась с места и, не отнимая рук от лица, быстрыми шажками пошла к выходу, хлопнула большой белой дверью. Иван Боговой подался было вслед ей, протянул руку, но догонять не решился и сел на своё место.
— Что это было, Ваня? — обернулся к брату Василий Боговой.
— Заткнись, — шикнул на него Иван и раздражённо обратился к съезду: — Продолжаем, продолжаем, товарищи! Продолжайте, товарищ Гиацинтов.
— Да я, собственно… я, собственно, вообще закончил… уже, — растерянно сказал Гиацинтов и, смутившись, пошёл на своё место.
— Ну, закончили, вот и хорошо, — сердито подытожил Иван Боговой. — Давайте, собираем комиссию.
В комиссии по подготовке проекта резолюции по вопросу отношения к мобилизации участвовали те же, что и вчера: земский статистик Щипунов и учитель Гиацинтов. Последнему, кажется, очень понравилось, что Романов в этот раз не зверствует с формулировками, не грозит страшными карами каждому, в прошлом месяце поднявшемуся против мобилизации, которую так неудачно провели в Шенкурске братья Боговые.
— В ходе проведения мобилизации отдельные представители Советской власти допустили некоторые перегибы. Мобилизация населения Шенкурского уезда откладывается до особого распоряжения, — зачитывал с трибуны Романов под одобрительный гул бородатых, настороженно до того глядевших на военкома делегатов. Шатрова в зал так и не вернулась.
— Вот это порядок, вот это дело! — выкрикнул кто-то с места.
Закончил зачитывать, уселся на своё место. Иван Боговой уже хотел было объявлять поимённое голосование за проект, но тут с места поднялся один из смолокуров — пожилой, весь в сетке глубоких, прокопчённых едким смоляным дымом морщин, с седоватыми кудлатыми волосами, мятой шапкой в руке.
— А вот я к опчеству обращусь! — начал он, первый раз подав голос за весь съезд. Иван Боговой попытался было остановить его, замахал карандашом, но дедок не слушал. — Вот товарищ военком баял, де, «перегибы»! А кто за перегибы будет отвечать, я спрашиваю?! Давайте уж тогда перегибальщиков сами того, пере… перегоним! — завершение реплики предполагалось, видимо, остроумным, но получилось нелепо.
— Проурзин, ну куда вы с места кричите? — завёл свою обычную шарманку председатель съезда. — Может, у вас свой проект резолюции есть?
— А мож, и есть! — вздорно крикнул старик, выпячивая козлиную бороду, тыча в сторону председателя заскорузлым пальцем. — А ты, Ванька, помалкивай, потому я о твоей персоне говорю! Ты тут перегибал с братцем своим, тибе и отвечать! Братцы, — в запале, видимо, посчитав, что военком на его стороне, оглянулся он по сторонам, — а ну-кось-ка Ваньку с Васькой вынесем на повестку дня, а?!
Никто не понял, что это должно было означать, но, быстро взглянув на военкома, в президиум, решили, что бунта устраивать не стоит. Старичок, однако, не унимался, видимо, не осознавая ещё, что поддерживать его никто не спешит. Боговой закричал, привстав с места:
— А ну-ка сядьте, Проурзин, а то я вас из зала удалю!
— Удалялка не отросла! — гаркнул тот. — Англичане придут, тибя сами удалят! Уж они Березник взяли, ждать недолго!
Бессонов
11:00
Допрос Викентьева занял много времени: молодой телеграфист через слово хныкал, сбивался, просил его пощадить, несколько раз впадал в истерику — конвульсивно тряс головой, стонал от жалости к себе, умоляюще, по-собачьи глядел на чекистов, в очередной раз принимался винить свою сестру. Вопросы требовалось повторять по нескольку раз, вычленять хоть что-то осмысленное из его сбивчивых ответов, прерываемых умоляющими просьбами, плачем. Наконец, с ним закончили.
— Мда уж, — заметил Глебушка, когда Заноза увёл телеграфиста обратно в свою каюту, приставив у окна красноармейца, чтобы приглядывал. — Если бы тут вся контра такая была, нам бы крупно повезло.
Но контра тут была такая не вся: через несколько минут в дверях появились Заноза с Кузнецовым. Заноза был взмыленный, тёмные его волосы, которые он обычно приглаживал на пробор, были растрёпаны, кожанка расстёгнута. Кузнецов, которого чекист вёл под дулом маузера, выглядел так же — со свежим кровоподтёком на скуле, с разодранным воротом косоворотки под пиджаком. Со своей раненой ногой он еле ковылял, держась за стенки и глядя на всех зло, исподлобья. Заноза грубым ударом в спину втолкнул его в салон: Кузнецов не удержался, повалился на пол, застонал сквозь зубы.
— Во, боевой трофей, — хмуро объявил Заноза, доставая из кармана кожанки молоток на деревянной ручке. — Дурак, по голове приложить хотел. Ты, дурень, думал с парохода, полного красноармейцев, сбежать? — язвительно спросил он у сидящего на полу Кузнецова, заглядывая ему в лицо.
— А моей жизни всё равно конец, так хоть бы тебе, гаду, череп проломил, — мрачно ответил тот.
— Точно дурак, — раздражённо сказал Заноза, с бряканьем кладя молоток на стол. — И стреляли в меня, и саблей на меня махали, и газом травили, а вот молотком ещё не били, хоть я и с завода сам. Самому бы тебе, дурню, по кумполу-то этим вот молотком! — Заноза подобрал инструмент со стола и коротко замахнулся им на Кузнецова.
— Да пошёл ты! — с ненавистью бросил Кузнецов.
— Ладно, ладно, — вмешался Глебушка, подходя к Кузнецову. — Вы, гражданин, давайте на стул лучше сядьте, я вам помогу. У вас второго молотка нет? Меня не ударите? Может, гаечный ключ какой-нибудь ещё припрятали?
Кузнецов зло молчал. Глебушка подхватил его под мышки и, натужившись, помог застонавшему от боли журналисту подняться и усесться на стул, на котором ранее сидел Викентьев.
— Вы где штуку-то эту взяли? — с любопытством спросил молодой чекист.
— Да там он, в каморке взял, — ответил за него Заноза, отошедший к зеркалу, встроенному в одну из панелей, и приглаживавший волосы маленьким костяным гребешком. — Там железок каких-то полно. Говорю я, надо по-нормальному трюм в тюрьму переоборудовать!
— Ладно, ладно, Валерьян, — обернулся к товарищу Глебушка. — Давай не при нашем госте.
— Госте! — фыркнул Кузнецов.
— Вы, может, курить хотите? — ласково обратился к нему Глебушка.
— Ничего мне от вас не надо, — буркнул арестованный и болезненно сморщился, вытягивая забинтованную ногу в разрезанной, лоскутами болтающейся штанине.
По виду Кузнецова было ясно — этот лохматый белобрысый парень в пиджаке собирается отмалчиваться и уже готовится выносить садистские пытки, наверняка ожидая, что сейчас его начнут спрашивать, где скрывается Ракитин со своим отрядом, кто их сообщники в городе, — и Кузнецов совсем не ожидал первого вопроса Бессонова:
Мы хотели бы обменять вас на товарища Иванова. Как и через кого это можно устроить?
— А вот это уже дельный разговор, господин чекист, — с недоверчивым удивлением вскинул на него взгляд арестованный, и Бессонов увидел в его взгляде пока слабую, опасливую надежду. Чекист понял — жить молодому журналисту очень, очень хочется: он отчаянный человек, но не самоубийца, и если есть возможность как-то с достоинством выпутаться из этой передряги, он её не упустит. — Как устроить? — Кузнецов задумался. — Я выдавать своих не стану… да и некого в этом городе мне выдавать, — быстро добавил он, разумеется, соврав. — Попробуйте, например, во всеуслышанье объявить ваше предложение на вашем съезде — он ведь ещё идёт? Кто-нибудь да доложит нашим.
Бессонов задал следующий вопрос:
Вы пролили кровь за Жилкина. Вероятно, он будет более склонен озаботится сохранением вашей ноги, чем мы. Но это не вопрос, скорее, комментарий...
— Если вы о том, готов ли Жилкин обменять вашего Иванова на меня, то я считаю, да, готов, — с нагловатой уверенностью ответил Кузнецов.
— Как, кстати, ваша нога? — участливо осведомился у Кузнецова Глебушка.
— Спасибо, ничего, — с издевательской вежливостью ответил Кузнецов. — Меня, правда, пять минут назад в неё пнули.
— А ты б не выёбывался, — подал голос Заноза.
— Советую обращаться со мной хорошо, — дерзко заявил Кузнецов Бессонову. — Если хотите получить вашего Иванова с двумя ногами и руками.