Из окна штабной избы Уиллем мог наблюдать прелюбопытное зрелище, наглядно демонстрирующее образ мыслей аборигенов. В центре деревни, на маленьком пятачке, игравшем здесь роль площади, встал Арнович. Туземцы, которых пригнали его слушать, шли неохотно, стояли с посконными рожами и неким странным выражением лиц, которое можно описать как смиренное недовольство. Вроде и слушают, и не ропщут, и покорны, а в глазах толпы нет-нет, да мелькает недовольство: вроде как нож за сапогом у бандита из предместий.
Тех, кто не хотел слушать, солдаты, видимо, по просьбе переводчика, на «площадь» сгоняли силком, хотя и без применения насилия – самого присутствия стрелков было достаточно, чтобы они покорно, сжимая в руках шапки, шли к остальным. И когда Арнович начал свою речь, слушали они его поначалу уныло, с тупой воловьей тоской. По когда белый русский в подтверждение очередной своей тирады блеснул зажатой между пальцами монетой, недовольство мигом исчезло, растворилось, как кубик сахара в чае. Просветлели насупленные лица, потянулись в воздух руки, на смену опасливой настороженности пришла вера в лучшее, подкрепленная цементирующим раствором из жажды денег. И то верно: раз занявшие деревню солдаты готовы платить за помощь, то расстреливать точно не будут.
А пока что за окнами происходила нетипичная для этих краев агитация, где деньги платили не слушающие, а сам агитатор, в штабе был быстро набросан приказ французам с приложением копии радиограммы, чтобы вежливый до хамства француз понял, кто здесь главный, и не чинил препятствий. Довольный повышением командира и тем, что удастся утереть нос нахальным союзничкам, сияющий как новенький медный кабель сержан Керр вместе с несколькими стрелками отправился на Обозерскую.
Капрал Коллинз же, бывший железнодорожник, с двумя людьми отправился проверять пути на возможность их порчи. Солдатам-то было без разницы, а вот сержант Ламонт решил уточнить идею командира. С одной стороны, такая инициатива младшего по званию была вредна и опасна – английский солдат не должен сомневаться в приказах, но с другой стороны, других британских офицеров, с кем можно было бы посвоветоваться, в Малых Озерках не было.
- Сэр лейтенант-полковник! Разрешите обратиться? Я понимаю, ничего само по себе не хорошо или плохо, это лишь то, как человек об этом думает. Но все-таки, если мы уничтожим пути, это может защитить нас от большевиков завтра. А если послезавтра мы пойдем в наступление? Мы же не собираемся задерживаться до конца войны на линии Oboserska? Тогда без путей нам будет тяжелее наступать, или придется тратить время на их восстановление. Виноват, сэр.
Вскоре, не прошло и получаса с момента вызова, к Поллоку заявился местный коммерсант, представившийся на плохоньком английском Дмитрием Мыркиным, промышленником. Купец оказался высоким и полным представительным мужчиной, одетым даже с некой потугой на городской лоск, с глубокими залысинами и глазами записного хитрована. Тянуть время он не стал, а сразу хватко перешел к делу, старательно подбирая слова на малознакомом языке.
- Сэр комендант, счастлив, что вы нас спасли. От лица всей станции и деревни, и себя лично, конечно же, позвольте вручить вам подарок! – Мужичок, пришедший с Мыркиным, открыл красивую, обтянутую кожей коробку, в которой оказался штоф с уже знакомым словом «Водка» и пара серебряных стопок к нему, на которых были выгравированы сцены охоты.
Не откажите в любезности принять этот скромный дар и разрешите перейти к делам насущным! Мой рыбзавод готов принять на постой храбрейших английских солдат и разместить их с комфортом. Я готов даже поставлять вам свои рыбные консервы практически по себестоимости, если вы поспособствуете в получении мною компенсации за простой, вызванный большевистскими грабителями! Мне надо все-таки и людей кормить, и рабочие места им дать. А если вы поможете, - он хитро улыбнулся, - я лично с вами поделюсь даже долей в акциях и соответствующей прибылью, чтобы все знали, что наш заводик действует в интересах славных британских войск!