Андрей Бессонов — верный своей фамилии — проснулся раньше двух своих помощников и даже раньше большинства красноармейцев. Потому он успел прогуляться по палубе перед завтраком и даже переброситься парой слов с, как он понимал, чуть ли не до смерти боящимся его капитаном судна. Хоть за наличием многих других более важных дел и мыслей эти соображения были отодвинуты на периферию разумения чекиста, Бессонова несколько коробило опасливое отношение к нему старика. Неужели за последние годы он действительно приобрёл вокруг себя какой-то тёмный воздух смерти и смертоубийства, как ему мельком показалось вчера утром? Что же теперь, это зловещая аура течёт и стелется за ним как какой-то неприятный запах? То же самое, что смрад и дурные испарения для телесного чувственного обоняние, она есть для какого-то духовного нюха? Воистину, не самое приятное ощущение и не самое приятное знание о себе, если уж оно, конечно, правдиво. Тут даже и не знаешь, что делать с таким.
Если на то пошло, то чего он вчера так сорвался на эту женщину? Ведь даже начал какие-то минорные схемы и интриги придумывать, чтобы использовать её как приманку и кого-то из более важных преступников на эту леску и на этот крючочек поймать? Право слово, какой-то водевильный или там опереточный злодей. Было бы только характерно, если бы он вчера вечером изложил свои мысли в виде весёлого аморального напева на манер Гилберта и Салливана. Стыдно даже вспоминать...
Ладно, обрезал цепочку размышлений Бессонов. Былое оно именно это — былое. Не стоит думать о нём. Ни аристотелевский Бог не может изменить прошлого, ни тем более большевистский официарий, и только дураки позволяют ему проникнуть в свои кости и копиться там как яд и гниль. Ему просто следует больше спать, чтобы таких нервных эксцессов не повторялось в будущем... Или он это из-за того, что Жилкин ушёл, так сорвался?
В любом случае, соразмерно с ходом минут и тем, как завтрак был накрыт и подан в столовой первого класса, размышления Бессонова окончательно умалились и отступили куда-то на задворки его сознания. Слова вышли на авансцену и, как оно казалось чекисту, слова товарища Занозы требовали особого внимания.
— В общем-то, ты прав Валерьян, — протянул наш герой, прихлёбывая чаю. Здесь мы отметим, что в отличие от Глебушки, своего молодого помощника, товарищ Бессонов не утруждал себя бритьём сегодня утром, а потому не был никоим образом изранен и изрезан: ни по подбородку, ни по щекам. Он, истинный последователь стоиков, также не утруждал себя жалобами и тревогами по поводу того, чего не мог получить, а именно кофе. Тем не менее — в сумме, по сочетанию этих двух факторов, а также раннего пробуждения и позднего отхождения ко сну — Андрей Бессонов выглядел вполне презентабельно даже и с двухдневной щетиной. Он со своими маньеризмом и обликом учителя гимназии, напомним, вообще почти всегда выглядел вполне презентабельно, пусть даже то и была не особо внушающая, скромная, сыгранная в минорной тональности манера презентабельности.
— Преступления молодого Викентьева действительно очевидны и требуют наказания. Более того, с некоторым сожалением я должен согласиться с тобой и в том, что нам попросту негде разместить его на хоть сколько-нибудь долговременной основе. Печальная, очень печальная, мысль, как по мне! Они говорят, что место делает человека, но в нашем случае тут всё по-обратному: отсутствие места уничтожает человека.
Бессонов вновь отхлебнул чаю и пожевал губами, обдумывая что сказать дальше.
— Но, может быть, нам пока — по крайней мере, до вечера — следует повременить с окончательным решением данного вопроса.
Здесь взгляд Андрея Бессонова обратился к Андрею Романову.
— На самом деле, как мне кажется, во многом слово здесь за тобой, теска. Викентьев передавал в Архангельск в том числе военные сведения. Может быть, тебе следует присутствовать на его допросе. Может быть, там прозвучит что-то, имеющую непосредственную стратегическую важность, и ты захочешь взять это на карандаш. Быть может, сразу после митинга? Допрос, я имею в виду.
Бессонов вернул своё внимание обоим своим помощником.
— И вот ещё кое-что к теме Викентьева, пока не вылетело из головы. Ты, Глеб, быть может, читал "Государя" Макиавелли? М-м..? Не так важно. Важно, что одну из максим старого итальянца нам сейчас подсказывает сама жизнь. Смотрите, в ходе нашего расследования в ближайшие пару дней мы, скорее всего, будем вынуждены арестовать ещё какое-то количество пособников Ракитина. Кто-то из них будет сопливым дурачком, которому достаточно будет дать подзатыльник и отпустить обратно под юбку к мамке. Кто-то будет орешком посерьёзнее — таким, что его необходимо будет расстрелять за его преступления и вражду к советской власти и народу. Этих последних, вероятно, будет больше одного, даже если не принимать в расчёт Викентьева и кое-кого из тех, кто сидит у нас в трюме. Итак, что мы получим, если будем их, этих задержанных, по одному выводить на берег после допроса и там расстреливать? В первое утро одного, потом ещё двоих, потом ещё, и ещё. Всё это молодые сопляки, типа Лавра, визжащие бабы, типа его сестры, героические юноши с горячими глазами, типа подстреленного мной Кузнецова. В первый раз люди испугаются, во второй — испугаются, но в третий уже озлобятся, и с каждым новым задержанием и расстрелом эта их злоба, и это их бунтарство, и эта их решимость сопротивляться нам будет всё крепнуть и крепнуть. Человек способен смириться и жить с очень многим, даже со страхом, если тот присутствует рядом с ним постоянно. Если события, которые вызывают страх, как бы они не были ужасны сами по себе, происходят слишком часто, то к ним можно привыкнуть. Привыкнуть и начать гневаться. Оглянитесь на последние лет пять-десять своей жизни и на жизни других людей, вам известных, и вы увидите, что это так.
— Что будет с нами, если мы разгневаем Шенкурс постоянными расстрелами и другими жесткими демонстрациями силы советской власти? Город повернётся против нас с товарищем Романовым открытым бунтом, как он повернулся против товарища Иванова и братьев Беговых. Таким образом совет Макиавелли, о котором я говорил ранее. (Конечно, не дословно). Если для восстановления спокойствия и демонстрации силы нужно кого-то казнить, то это следует сделать массово, как можно быстрее — желательно, единомоментно — и без какого-либо предупреждения. Так наказание преступника или преступников произведёт необходимый эффект: оно поселит в сердцах врагов государства страх, покорность. В то же время постоянные репрессии, постоянное угнетение способны вызвать лишь гнев и презрение. Посмотрите, хотя бы, где теперь Николай Кровавый со всеми его полицейскими, и палачами, и тайными осведомителями, и каторгами, и телесными наказаниями.