Разговор с товарищами по партии неспешно подходил к своему завершению. Степан слушал рассказы, кивал да отвечал, где нужно было, а сам понимал, что услышал от Маслова все, что мог за один раз, и, следовательно, не стоило дальше отвлекать начальника отдела от работы. Поэтому, выбрав момент, Миллер распрощался с эсерами, пообещав в ближайшие день-два дать ответ по предложенной должности.
Учитывая все обстоятельства, визит в военный отдел закончился положительно. Даже если не брать в расчет возможное трудоустройство, Степану удалось оценить обстановку с другой стороны. Во-первых, было совершенно очевидно, что идти говорить с Лихачом и Мартюшиным бесполезно. Если только в среде кооператоров не назревал собственный раскол, то можно можно было предположить, что у всех начальников отдела будет схожая позиция. Дедусенко тоже можно было вычеркнуть - вряд ли он мог быть недоволен своим текущим положением. А положение это заключалось в том, что текущее эсерское правительство - и отдельные представители других партий не должны были никого смущать - было полностью уверено в своих силах и не хотело изменений. И действительно, зачем партии что-то переделывать, если большая часть портфелей у эсеров, да во главе правительства тоже свои, пускай даже Николай Васильевич и энес, но, во-первых, Чайковский, а не абы кто, и, во-вторых, кооператор и социалист. Правь, да радуйся!
"А что же ты, Степан Яковлевич, не радуешься-то?" - мысленно задал себе Миллер вопрос, вокруг которого то так, то эдак ходил все утро. Неужто это все харизма Филоненко, который, по версии Сергея Семеновича (не озвученной напрямую, но подразумевающейся), был ведом лишь желанием самому получить власть. В подобную гипотезу было несложно поверить, потому что Максимилиан Максимилианович и правда был честолюбив, если не сказать тщеславен. Взглянув на ночное небо, он видел там одну яркую звезду под названием "Филоненко" и всеми силами стремился привести окружающую действительность к этому образу. Степан помнил, как быстро, и не в лучшую сторону, изменился его приятель на комиссарской должности, почувствовав вкус этой самой власти. И как обидно ему, должно быть, было сейчас, когда из первых людей возле Керенского он пал до никому не интересного офицера, который "может изберется в думу, а может и нет, там посмотрим". Звезда Максимилиана Максимилиановича рухнула с небес на грешную землю, и за свое тщеславное стремление быть среди великих этот саратовский Люцифер получил самую страшную для себя кару. Его никто не воспринимал всерьез. Несложно было представить, как Филоненко приходит к Чайковскому и в свойственной ему манере начинает предлагать старику свои идеи, только для того чтобы получить отказ, и не просто отказ принять его планы, а такое по отечески надменное "ступай отсюда, мальчик, поиграл уже". Мог ли после Максимилиан Максимилианович после подобного унижения (в своих глазах) решить, что уж лучше править при офицерах, чем служить при эсерах?
Не хотелось признаваться себе, но да, вполне мог. Только вот Степану казалось, что не в этом дело. Точнее, не только в этом, потому что Филоненко просто не мог не думать о своей собственной карьере. Но у Миллера была своя голова на плечах, и он, пообщавшись день и с теми, и с другими, никак не мог убедить себя в том, что затея Максимилиана Максимилиановича это только лишь авантюра и охота до власти. Если дело было только в ней, то отчего Степан никак не мог дождаться момента, чтобы покинуть кабинет Маслова, несмотря на все радушие хозяина? Почему никак не мог успокоить себя мыслью, что партия крепко держит власть в области и все будет как надо? Не потому ли, что так уже было, и ни Львов, ни Керенский, люди, ну никак не менее значимые, чем Чайковский, не смогли удержать власть. Пускай вся Россия была больше одной Северной области, но и возможностей у Временного правительства было побольше.
Мысли снова вернулись к прошлогодним аналогиям, заставив дивиться схожести событий. Даже союзники, причина невыхода России из войны весной прошлого года, были тут как тут и, наверняка, имели свои интересы и требования. Напрасно, ох напрасно, Рауш так легко отмахивался от любых разговоров о потустороннем. Слишком уж сильно происходящее в Архангельске напоминало чистилище, заключенные которого были обречены переживать одни и те же события на разный лад, до тех пор пока их грех не будет отмыт. Но барон был прав в том, что зацикливаться на подобных мыслях не стоило. Иначе не останется сил что-либо делать, а делать было нужно.
Нет, положение в области было далеко не таким простым, как хотел нарисовать Маслов. Он, конечно, и сам писал мрачную картину, но в его взгляде получалось, что есть эсерское правительство и есть океан проблем, которые надо решить, а вот того, что часть этих проблем крылась в самом правительстве, он не видел или делал вид, что не видит. А ведь они были. И не последняя из них была в том, что ВУСО повторяло путь Временного правительства, используя те же методы, как будто бы они могли принести другой результат. Миллер колебался дать ответ на предложение Маслова сразу же не потому, что боялся не справиться, а потому что чувствовал как его душит сам воздух в кабинете Сергея Семеновича, как давит подсознательное понимание тупика, в котором оказался отдел. Возможно, если заручиться определенной автономией, можно было попытаться и справиться с флотом. Только чтобы не приходилось сидеть в каморке, попыхивая табачком или, как тот седовласый офицер, изображать из себя памятник ушедшего режима.
В этом-то и крылась необходимость действовать. Потому что если оставить все как есть, позволить событиям развиваться по накатанной, то и завершится все как прежде. Возможно, Филоненко действительно хотел получиться власть, но разве это отменяло необходимость перемен? Степан не стеснялся признаться, что и сам не без амбиций. Вообще, считал эсер, амбиции полезны человеку, без них довольно сложно развиваться и прогрессировать, так что ничего зазорного в них не было. И амбиции Миллера не требовали сделать его начальником отдела прямо сейчас. Они, амбиции эти, вообще редко принимали какой-то конкретный облик и зачастую материализовались уже пост-фактум. Вот и сейчас, после предложения Маслова, эсер подумал, - "а почему бы и нет? Место уж точно по мне!" - хотя по пути в военный отдел у него в голове не было ни единой идеи о том, чтобы попросить себе какую-либо должность. Но двигали Степаном вовсе не амбиции. Во время утреннего разговора с Максимилианом Максимилиановичем последнее, о чем думал Миллер, это о возможности самому возглавить отдел или получить иную привилегию. Нет, он хотел только изменить положение, попробовать пустить область на новые рельсы - глядишь, тогда и исход будет другим. Вот только как это сделать, когда две сцепившихся стороны плюют не желают даже и слышать, чтобы воспринять оппонента всерьез и прислушаться к его словам?
Нужен был кто-то, кто сможет усадить и тех, и других за стол и заставит договариваться. Сначала Миллер хотел убедить Чаплина потребовать от Чайковского диалога, но быстро убедился в глупости подобной затеи. Зачем бы Георгий Ермолаевич стал ущемлять себя в победах добровольно, если бы уже решился на восстание? Нет, нужна была другая сила и, как ни прискорбно, единственной такой силой в области были союзники. Связываться с ними, откровенно говоря, не хотелось. Во-первых, нельзя было дискредитировать правительство области в глазах иностранцев - а то решат, чего доброго, что русские годны только чтобы глотки друг другу грызть, и свернуть всю интервенцию. Во-вторых, обязательства перед союзниками уже один раз довели страну до краха. Но этим-то как раз и можно было воспользоваться, надавив на чувство долга, если таковое, конечно, у англичан было по отношению к окружающим странам.
Пока Миллер неспешным шагом удалялся от здания правительства, в его голове созревал план дальнейших действий. Рискованный, конечно, и ненадежный, но все-таки с каким-то шансом на успех. Первым делом эсер направился в обратную сторону, к губернаторскому дому, но не в злосчастный "Парижъ", чтоб он в Двину провалился, а к кабинетам дипломатического корпуса. Попасть на прием к председательствующему послу Фрэнсису было, конечно же, невозможно - не той высоты полета был Степан, да и своих дел у посла было хоть отбавляй. Но вот напроситься к его поверенному, например, к Пулю или его заместителю, Коулу, было уже возможно. Именно этим Миллер и занялся, надеясь, что у союзников бюрократии будет поменьше и он не застрянет в коридорах миссии еще на полдня. После же Миллер направился в обратную сторону - не самое логичное решение с точки зрения экономии времени, но что поделать, иначе не выходило. В этот раз эсера интересовал тот человек, с которым, возможно, стоило поговорить в первую очередь, как с тем, кто подчеркнуто держался подальше от любых лагерей и, при этом, обладал достаточным влиянием, чтобы его голос был услышан, а именно, Старцев. Он был хоть и кадет, но, возможно, с ним мог выйти более откровенный разговор, чем с Чаплиным и Масловым.