Через небольшой утоптанный двор конвойные провели Ника во внутренние помещения тюрьмы. Душный воздух, кирпичные стены, проглядывающие тут и там через полуоблупившуюся серую, некогда белую известку, решетки на окнах и постные рожи тюремного персонала не могли породить ничего, кроме уныния. И это была только административная часть! Как слышал Рощин в свое время от Агнессы Федоровны, здесь в камерах на десять человек держали иногда по полсотни, и запрещали любые посещения: даже врачей не пускали.
Свернув по скрипучему дощатому полу коридора направо, караульные были вынуждены остановиться, пропуская своих товарищей, тащащих под руки коренастого мужчину в серой шинели с разбитой головой. Слипшиеся от крови волосы падали на лицо, делая совершенно невозможными все попытки понять, кто это. Несчастный тихо постанывал, а скорее даже скулил, когда волочащиеся ноги цеплялись за очередную неровность пола.
На плечо доктора легла тяжелая рука: - Нельзя, барин. Понимаю, но нельзя помогать. Простите покорно, - под давлением обстоятельств Ник со своей свитой проследовал дальше, к тяжелой дубовой двери в конце коридора, за которой был слышен гул голосов. Один из охранников распахнул скрипящую дверь и доложился о том, что господин Рощин доставлены.
Самоуверенный басок с ехидцей поправил его, что не «господин», а вполне себе «товарищ», потому что если солдаты не называют господами гнид в волосах, то почему так обращаются к гниде о двух ногах? Хохотнув своей шутке, басовитый скомандовал уже серьезно: - Заводите.
Доктор оказался в просторном светлом кабинете, где кроме двух столов, трех стульев, один из которых стоял в центре комнаты, да вешалки ничего из мебели не было. За столом побольше расположился высокий, толстый мужчина в военной английской форме с русскими погонами защитного цвета. Его вполне было можно принять за армейского офицера, и только темно-синяя фуражка с светло-синим кантом говорила о принадлежности к тюремному ведомству. Закинув ноги в блестящих сапогах на стол, офицер поигрывал простой некрашеной палкой на кожаном ремешке, к концу которой был приделан толи тяжелый железный болт, толи барочный гвоздь.
Чуть сбоку, за маленьким конторским столом, сидел невысокий брюнет в русской форме с унтер-офицерскими лычками и масляными глазами, который, высунув язык, что-то старательно выводил на бумаге. У зарешеченного окна курили два бугая в белых рубахах. Глядя на их тупые лица и полные тяжелой воловьей покорности глаза, становилось ясно, что приказ начальства для них святее всего на свете.
- Принимайте гостя, - скомандовал офицер, - повелительно взмахнув палкой. Курильщики, верста коломенская да косая сажень в плечах, приняли Николая с рук на руки у конвоиров и усадили на стул в центре комнаты. Даже веревок никаких не требовалось – путовые ручищи прижимали доктора надежней всего прочего.
- А теперь поздороваемся по-нашему, - хохотнул офицер, блеснув чуть раскосыми глазами на гуранистом монгольском лице, - пускай поймет, что мы тут не в бирюльки играем. Два коротких движения – первый удар бугая выбивает дыхание, заставляя хватать ртом воздух, второе – прямо в лицо, разбивая нос и вызывая соленый вкус крови на губах. Тюремщики свое дело знают: ударили аккуратно, без переломов, но весьма болезненно.
- Ну что-с, будем говорить? Или мальчикам еще раз освежить тебе память, мразь?