Просмотр сообщения в игре «1918: Архангельские тени»

Один голос Смирнова дела не решил: ещё и кричали, и спорили, и махали руками, но уже скоро призывавшие нападать на китайцев и сами поняли, что большинство отряда их не поддерживает. Уходить от тёплого, дымящего трубой хуторка, не добыв еды, не обсохнув, не отдохнув, никому не хотелось, но лезть на вооружённых китайцев хотелось ещё меньше и в конце концов все согласились с предложением Григория.

— Вы хоть лопату дайте, ходяшки! — недовольно крикнул китайцу-переговорщику Тимофей Иванов, до последнего убеждавший рязанцев идти в бой. Китаец-переговорщик не понял, развёл руками.
— Да есть у меня! — надсадно крикнул Захар Языков, у которого на поясе действительно висела маленькая пехотная лопатка. — Пошли отсель, пошли!

Видя, что русские уходят, китайцы понемногу начали выглядывать из укрытий — настороженно показались из-за угла сарая, в окнах. Рязанцы засобирались, поднимались изо ржи, поглядывая на китайцев, подходили к убитому Бабкину. Фима повесил себе на плечо его винтовку, Семён, Григорий, Саня Соловьёв подхватили сразу показавшееся очень тяжёлым тело, неотзывчивое, в мокрой шинели, с запрокинутой головой, свисающими руками. Понесли прочь. У кого руки были не заняты, не выпускали из рук винтовок, поминутно оглядываясь на хутор, где на двор выходили китайцы, подходили к телам своих убитых, опускались на корточки рядом. Судя по галдежу, заново поднявшемуся за спиной, китайцы опять о чём-то заспорили, но рязанцы уже были далеко.

Длинная поляна неправильной формы протянулась на несколько вёрст вдоль узкой, но тёмной, судя по всему, глубокой и холодной речки. У хутора, приметили, через речку был перекинут пешеходный деревянный мосток, но здесь не было ни мостика, ни брода. Речка текла как раз оттуда, где по словам китайца была Обозерская, и припомнили, что на Обозерской видели речушку, называвшуюся Ваймуга, — может, это она и есть? Точно сказать, конечно, никто не мог.



От хутора отбрели примерно на версту-другую. Поле тут уже закончилось, шли по некошеному мокрому лугу, уже скоро упирающемуся в стену густого высокого елового леса с белыми нитками желтеющих на общем зелёном фоне берёз. Здесь и остановились.

— Ну чего, здеся? — спросил Фима Окладников, оглядываясь назад. Хутор отсюда уже не виднелся. Туман уже совсем рассеялся. Было тихо особой утренней лесной тишиной, которую лишь дополняют скользящие птичьи просвисты и чирки, журчание тёмной, почти чёрной воды под глинистым травянистым бережком, мелкие плески рыбы. Семён, Григорий, Саня опустили тело Бабкина на траву. Кто-то глубоко вздохнул, закидывая винтовку на плечо, кто-то смущённо закашлялся, кто-то полез за куревом. Все молчали, оглядывая местность, друг друга: четырнадцать грязных, промокших мужиков в шинелях с винтовками.
— А надо было всё ж… — начал было Тимошка Иванов, усаживаясь на корточки.
— Да заткнись ты… — тоскливо посоветовали ему. Закуривали, присаживались на корточки. Кто-то отошёл к воде, низко склонившись, зачерпнул горстями, умыл лицо, сказал «Холодная, сука».
— Ладно, давайте, что ли, — Захар Языков вздохнул, достал свою лопатку, присел на колени, с жирным звуком вонзил прямоугольное острие в дёрн, отколупнул пласт.

У кого-то нашлась и другая лопатка: вдвоём дело пошло быстрее. Менялись, привычно рыли, как сотни раз до того окопы, бросали серо-рыжую песчанистую землю. Вручив лопатку Смирнову, Фима Окладников вылез из углубления, отряхнул землю со штанин и присел у трупа Бабкина, начав шарить по карманам. «Патроны, — пояснил Фима, не поднимая головы, — патроны надо взять. Патроны наперечёт» — и действительно, снял патронные сумки, но не забыл вытащить и кисет с махоркой, а затем и дешёвенькие часы в тонком серебряном корпусе. На него неодобрительно смотрели, ничего не говоря. «Чего табаку-то пропадать? Коле, чай, уж без надобности он» — хмуро сказал Фима и спрятал кисет за пазуху, но часики всё-таки сунул обратно в карман шинели Бабкина.

— Жрать охота… — с выражением тупой коровьей грусти протянул щекастый, большой и рыхловатый, как плюшевый медведь, Саня Соловьёв, сидящий над водой у бережка, бросил в воду окурок самокрутки и длинно сплюнул.
— Да не трави душу, — мрачно откликнулся бритый налысо Васька Иванов, стоящий рядом. Действительно, есть хотелось всем: в желудках у всех ныло и бурчало, от курева подташнивало, рот обильно наполнялся слюной. По небу ползли клочковатые облака, временами открывая уже высоко забравшееся над острыми вершинами елей солнце, которое даже чуть-чуть начинало пригревать — нежарко, по-осеннему застенчиво. Со стороны ближнего леса возвращался, широко шагая, Андрюха Макаров с двумя прямыми еловыми палками для креста. Достали ножи, принялись строгать.

Наконец, всё было готово: могилу вырыли с полуростовой окоп, сварганили какой-никакой крест из перевязанных бечёвкой (у кого-то нашлась) палок. Кликнули разбредшихся было по округе бойцов, собрались все у могилы, один за другим поснимали шапки по примеру первого снявшего. Молчали, каждый не зная что сказать. Семён, который Бабкину был самым большим другом, ещё с фронта, и которого Бабкин вчера вечером спас от расправы, безмолвно стоял со всеми, опустив голову. Фима Окладников встал чуть в сторонке по староверской привычке держаться в таких церемониях наособицу. Коля Бабкин лежал у ног товарищей с заострившимся, бледным, безмятежным лицом и круглой красно-чёрной раной ровнёхонько в середине лба.
— Как-то не по-христиански… — поскребя щёку, по-юношески ломающимся голосом тихо сказал тощий, молодой, в своей шинели с чужого плеча выглядящий пугалом Захарка Языков. — Без батюшки, без всего закапываем. Как кошку.
— Чё? — вдруг зло вскинулся на него крупный, коренастый, небритый Андрюха Макаров. — Батюшку тебе надо? Иди, блядь, к ходяшкам, спроси у них, может, кто там сан имеет?!
— Тихо, тихо, тихо! — бойцы перехватили Андрюху, бросившегося было к отпрянувшему Захарке. — Хорош, Андрей! Хватит!
— Да ладно, ладно… — оправдывался Захарка, — я не хотел.
— Действительно, — глухо сказал Семён, оглядывая товарищей. — Давайте уже, — показал он на тело.

Семён подхватил Бабкина за плечи, Макаров за ноги. Приподняли, опустили в могилу. Кто-то уже нагнулся к свежей рыхлой земле, чтобы бросить горсть, но Тимошка Иванов жестом показал подождать, сам, встав на колени, наклонился над могилой и сложил руки Коли на груди. «Вот так как-то пристойней, — поднимаясь, сказал он. — А молитвы кто прочитать может? Со святыми упокой?» Он оглянулся по сторонам. Кажется, какие молитвы нужно в этом случае читать, никто не знал, а если и знал, то не помнил наизусть.
— Вон Фима должен знать, — показал на стоящего в сторонке старообрядца Семён.
— Я не вашей веры, — хмуро откликнулся Фима, отворачиваясь.
— Фима, ну ты чего? — попросили у него.
— Сказал, не буду! Давайте закапывайте уже! — рявкнул Фима. — Я вообще не знаю, какой веры уже, — буркнул он себе под нос.
— Чего встали? — со злой решительностью подался вперёд Андрюха Макаров. — На фронте никогда товарищей не хоронили, что ли? Давай, быстро-быстро и почапали дальше!

Подобрав воткнутую в землю лопату, Макаров уже быстро закидывал тело в тёмной шинели землёй.