По дороге Ник гадал, что могло приключиться. Но на ум ничего разумного не шло. Разговор ли с еврейским ювелиром, встреча с Торнхиллом, а, может, его братец подгадил. Рощин знал, что они с братом за те годы, что не виделись, стали совершенно чужими друг другу людьми. И выбор Ивана стороны в этом кровавом тумане, поглотившем их родину, был для Ника странным, непонятным и даже пугающим. Но гадания не приводили ни к чему разумному, да и неразумному тоже. Гадания оставались гаданиями, висящими в воздухе бесполезными вопросами, не дающими ответов, а лишь бессмысленно треплющими нервы.
События последних сорока или пятидесяти минут он счел глупым недоразумением, которое тотчас прояснится, когда кто-нибудь, владеющий информацией, объяснит ему, что, собственно, произошло. И получить доступ к этой информации Ник не мог иным способом, кроме как добравшись до первоисточника. Не Козлова же, лопающегося от сознания собственной важности, ему спрашивать.
- Спасибо, друг, - сказал он словоохотливому охраннику. Раз "политический", значит, Торнхилл тут не при чем. Эх, Ваня, Ваня... что же ты такого еще натворил... Ник вздохнул, перед мысленным его взором пронеслись картины каких-то туманных наполненных счастьем и покоем сцен из глубокого детства, когда совершенно другой человек, звавшийся тоже Николаем Рощиным игрался со своим братом Иваном, Ваней. А теперь нет больше того Николая, и Ивана нет. А есть совершенно иные люди, у которых лишь имена остались от прежней, невозвратимой эпохи.
- Пошли, - велел Ник своим конвоирам, - к Судакову. Чего время зря терять?