Просмотр сообщения в игре «1918: Архангельские тени»

Распрощавшись с комендантом, с пропуском в кармане Рауш отправился обратно — в который уже раз за сегодня? — по Троицкому проспекту, мимо Думы и пожарной части, присутственных мест, губернаторского дома и комендатуры. На проспекте, как и говорил солдат комендантской команды, стоял пустой трамвай — пассажиры уже разбрелись, только кондуктор с вагоновожатым переговаривались, одни сидя на лакированных деревянных лавках в салоне. Проехала мимо гружёная чем-то под мокрым брезентом телега, по другой стороне улице оглушительно протарахтел, подняв из лужи веер брызг, американец в пилотке на мотоцикле. Небо было всё таким же жидко-серым, как разведённая тушь или вода из поломойного ведра, по-осеннему скучным, низким; черно тянулись вверх переплетения облетающих деревьев, задувал сырой, зябкий ветерок. Морось всё не прекращалась, жирно блестела грязь на проезжей части, зыбью дрожали лужи, упруго пружинили под ногами тёмные деревянные мостки, закиданные рыжими листьями, с белыми пятнами чаячьего помёта. Полуоторванными лоскутами печально свисали с афишной тумбы пожелтевшие рекламные листы, бело мокли свежие, выступая в середине пузырём. Вообще осенний Архангельск — очень грязный город, в очередной раз отметил Рауш, и дело тут не в одной лишь военной разрухе, а в самой природе — бели не бели эту каменную изгородь, а месяц таких дождей, и побелка покроется серыми разводами, краска потрескается, облупится, жесть пойдёт ржавчиной.


Рауш миновал пятиглавый собор с большими выцветшими, давно не подновляемыми панно на стене и свернул на Соборную улицу, где в полусотне шагов от проспекта и находилась почтово-телеграфная контора. Пройдя через маленькие сенца между скрипучими застеклёнными дверями в сумрачный зал, Рауш понял — электричество ещё не дали. Из-за массивной тёмной стойки со стеклянной стеночкой поверх виднелись головы работников, какой-то господин в пальто, задирая плохим железным пером шершавую бумагу бланка, шкрябал текст телеграммы на конторке, встав в пол-оборота так, чтобы на листок попадал серый свет из окна. Рауш немедленно прошёл в служебные помещения (его уже помнили и не подумали останавливать) и мимо аппаратной комнаты, в которой кто-то зло и быстро пищал ключом (телеграфным аппаратам подключение к электросети, конечно, не требовалось), прошёл на лестницу к кабинету Молоствова на третьем этаже.

— Нет-нет, ничего ещё не приносили, — ответил телеграфист, отрываясь от рассматривания длинно протянувшейся бумажной ленты.

Рауш решил дожидаться курьера. Сидеть в кабинете в виду Молоствова было бы и неловко, и неудобно для работы самого начальника конторы, поэтому Рауш вышел в пустой белый коридор, нашёл сиротливо оставленный кем-то стул и присел у окна, выходящего на рыжие крыши дворовых пристроек, поленницу, затоптанный двор в антрацитовой грязи, с досками через лужи.

Уже через некоторое время он понял, что засыпает: нервное напряжение последних часов отпускало, сказывалась бессонная ночь — голова падала на грудь, по сложенным на груди пальцам пробегали лёгкие электрические искорки. Можно было бы встать, глубоко подышать, помахать руками, разгоняя сонливость, и Рауш даже временами думал, что это делает, — но оказывалось, что делает он это во сне. За окном уныло шумел дождь на два тона — тихим шелестом мороси и крупными, нестройными шлепками капель с крыши о железный отлив окна. Время от времени сквозь дрёму прорезались сердитые голоса с улицы — что-то о телеге, о бочках, и всё это бесшовно, ловко встраивалось в плывущий, как на коньках уезжающий куда-то в сторону сон. Хлопали двери, по коридору с кашлем проходили шаги — глухо вдалеке, звонко вблизи, снова глухо. Иногда кто-то заходил к Молоствову; Рауш сидел рядом с его дверью и сквозь тонкий, несплошной сон слышал это; тогда он разлеплял глаза и осоловело глядел, кто это — странно смотрящая на офицера барышня-телеграфистка, потом лысый человечек в подтяжках и нарукавниках, а курьера так и не было. После таких пробуждений сонливость резко и бесследно отступала, будто в середине бодрого дня, и можно было даже встать, пройтись по коридору, выкурить утоляющую после сна папиросу… но эта лёгкость была обманчива, и как только Рауш присаживался обратно, сон снова накатывался резко и бесповоротно.

12:10

Он сперва услышал эти шаги и понял, что нужно открыть глаза, а только потом сообразил, почему: шаги были не местного работника, ступали с чётким, военным тембром, и шёл не один человек. Рауш открыл глаза и увидел, как по коридору от лестницы к нему направляются британский офицер и два солдата с винтовками. Он как раз успел подняться до того, как офицер остановился перед ним.

— Господин Рауш вон Траубенберг, я полагаю? — спросил офицер с круглым, чуть азиатским лицом и густыми ровно подстриженными усами. Говорил он по-русски с удивительной чистотой, почти без акцента, разве что с мягким «е» не справляясь, но немецкую приставку к фамилии произнёс так, как привык по-английски, через «в». — Подполковник Катберт Торнхилл. Я узнал, что вы проводите некую ответственную операцию. Это так?