Англичанин двумя пальцами изобразил некое вольное подобие воинского приветствия: скорее как знак уважения этому храброму русскому, чем что-либо иное. Продолжать вмешиваться в ситуацию он не стал: только дал знак одному из караульных, который незамедлительно скрылся внутри здания, а сам так и остался стоять на месте, неподвижный и спокойный.
Зато Козлову спокойствия точно не хватало. То бледнея, то краснея, он дергал уголком губ, от чего забавно шевелился мелкий пушок над ними, и смотрел на Рощина взглядом, полным удивительного сочетания злобы и ликования.
- Вы гляньте только, как этот добровольный ходок пытается удержать хорошую мину при плохой игре! Сразу окружающие стали ему не товарищами, а всамомделешними друзьями! А твою покойную матушку…
Продолжать фразу прапорщик не стал. Толи на совсем воспитание пропил, толи понял, что за такие слова могут и убить. И далеко не факт, что стрелки – мужики из глухих деревень, за него вступятся. За такое у них дома оглоблей по лицу бьют, так что вряд ли тут станут быстро всепрощенцами.
- Пошли на трамвай. Если этот ретивый-говорливый вздумает бежать, стреляйте на поражение.
К вящей досаде Козлова, трамваем воспользоваться не удалось. Как назло, ровно в тот час, когда комендантский патруль ждал на остановке, в городе отключилось электричество. Не первый раз и не последний, но, судя по тихой ругани офицера, на сей раз сделано это было исключительно с целью помешать его, прапорщика Козлова, карьере.
Пришлось брать извозчика и добираться до тюрьмы на нем. Солдаты, сдавившие Рощина с двух сторон, особо не усердствовали в ограничении подвижности заключенного, да и потом, когда все покинули экипаж, помогли «барину» слезть.
Оставив Ника и конвойных в пустующем в этот час тюремном дворе, прапорщик перемолвился парой слов с охранниками и, прислонившись к обшарпаной кирпичной стене, блаженно закурил. Минут пять все ожидали невесть чего, пока наконец из дверей основного корпуса не показался одетый в черную форму тюремной стражи человечек. Небольшого роста, кругленький, суетливый – он был бы комичен, если бы не знаки различия тюремного чиновника, которые редко когда давались за нравственную чистоплотность и душевное благородство.
Один из караульных, наклонившись к доктору, представил собеседника Козлова:
- Это, значицца, второй помощник начальника – Воюшин, только что назначен
помощником из старших надзирателей. Его все Шестеркой тута кличут. Хам с заключенными и нами, услужливый и льстивый перед начальством. Дрянь человечишка, раньше служил половым в одном
трактире «Низкий»: совершенно бандитское заведение. Ну ничего, барин, этот еще не самый тут плохой, как та собака, что брешет, а не кусает. Так что…
Словоохотливого мужика перебила хлесткая, полная самодовольства команда Козлова:
- Этого – к Судакову, раз он политический!
Караульный испуганно выдохнул, а его напарник тихо добавил: «ой бля…». И если бы Ник обернулся, он бы увидел горькие, сочувствующие взгляды своих охранников.