Под разговор идея о чарке стухла как-то сама собой, и под чаек взявший слово на правах непосредственного очевидца событий Федоров устроил Миллеру краткий экскурс в историю вооруженных сил Архангельской губернии от семнадцатого года до текущего момента. Неглупый, с хорошей памятью и взвешенными суждениями, Михаил Михайлович мог бы, наверное, стать хорошим помощником Маслову и в военном отделе, но все эти хорошие качества перекрывала одна дрянная, но, увы, характерная для многих черта – Федоров не любил активно действовать. Тот, кто что-то делает, может ошибиться и подставиться под удар судьбы, пребывающий же в покое от него застрахован, и всегда может во всем обвинить более деятельных соратников.
- Смотри, Степа, какая история. Здесь немцев, понятное дело, никогда не ждали, поэтому из войск на всю губернию были две дружины народного ополчения из резервистов да местные команды. Еще, правда, в конце шестнадцатого начали формировать рабочие железнодорожные батальоны, но с ними, такое ощущение, и сами командиры не знали, что делать – вот, Сережа читал их документы, не даст соврать. И понятное дело, в дружинах был в основном местный люд, которому все безразлично, а в рабочих батальонах – нестроевые всякие и те, кому на фронте делать было нечего: увеченные, болезные, хромые, косые… «Неблагонадежных», с точки зрения царских жандармов, при этом почти не было. Нашего брата все-таки предпочитали на фронт, под пули кидать.
Ну и после Февральской вся эта толпа почувствовала, что мы уже не держим их в кулаке, и начала разбредаться кто куда. Ну да и не до них было, если честно. Так что к марту месяцу восемнадцатого, когда большевики начали чувствовать за собой силу, революцию защищать было некому. Старые части даже не демобилизовали – все сами разошлись, а вернувшимся с войны было все равно, земства или советы. Наша вина, признаю.
Мы еще рыпались как-то, пытались ограничить влияние большевиков в Советах, но к июню они твердо взяли власть. Кого купили, кого отправили в центральные губернии – но умные были, падлы, культурно действовали. А как стали хозяевами Архангельска, так сразу начали вербовать Первый Архангельский советский полк. Набрали где-то полтыщи человек, из которых только две сотни могли издаля сойти за солдат, и застопорились. В городе народа для армии не так много, а деревенским война обрыдла. В уездах мобилизация вроде и шла, да все было бестолку. Мужички красных обманывали, что людей нет, и нас наверняка также дурят. Ну, было еще, правда, Шенкурское восстание против мобилизации, но большевики мигом карателей послали, обвинив шенкурцев в контрреволюции.
В итоге мы получили «в наследство» губернию, где никто из местных воевать не хочет. Деревенские, зажатые красными, вроде и готовы, но только за свои дома. Ну как край – волости, но не более того. А дальше им хоть трава не расти! К тому же Чаплин и его шатия, вместо того, чтобы действовать сообща, разругались с Гапоном и Звегинцевым, которые делали переворот на Мурмане. И теперь у Гапона почти тысяча штыков, а у нас – шиш, - Федоров и правда сложил фигу.
- Да, - сокрушенно вздохнул Маслов, - и мурманцы, хоть и признали наше верховенство, не больше подчиняются мне, чем какие-нибудь сербы. Их «Добровольческая армия» сама по себе, и на все приказы они плевать хотели с высокой колокольни. Я для них слишком левый, Чаплин – слишком правый. В общем, этот капитан Гапон, который там главный заводила, тот же Берс, только поудачливее. А генерал Звегинцев, бывший лейб-гвардеец, у него в дружках. Мы думали, он наш, и даже дали ему сначала военный отдел, но выяснилось, что он может только водку жрать: кто два раза в день не пьян, тот, извините, не улан. Переругался со всеми, и мы его обратно на Мурман сплавили: а что ему сделаешь? Он теперь с меньшевиками в десна целуется, нас матами кроет. Ну и пускай у себя сидит, чухну гоняет. Там от него хоть вреда поменьше.
- Про флот еще расскажи, - присоветовал Миша.
- Флот… Сначала был нашей надежей и опорой, за партию стоял стеной, хотя и анархистов было много. Правда, и у большевиков там немало своих людей было: особенно на плавмастерской «Ксении». Но «Варяг» и «Аскольд» были наши, эсерские. А на «Чуме» - так морячки «Чесму» прозвали, угнездились анархисты. Но большевики после октября стали наших матросов списывать на берег. А их люди оставались, агитировали, небездарно, надо признать. К тому же анархистов взяли в пособники: дескать эсеры слишком правые, пора им хвоста накрутить. А в январе, как адмирала Кетлинского застрелили, у анархистов авторитет ой как высок стал.
Так что к январю флот стал на их сторону, и они переизбрали руководство Целедфлота на своих людей. При перевороте немало большевистско-анархиствующих морячков бежали с Кедровым, но зуб даю, не меньше осталось здесь. И они ждут момента, чтоб ударить в спину и офицерью, и нам.
Так что, Степан, я бы тебе посоветовал, если что, идти комиссаром правительства на флот. Офицеры там матросов боятся, матросы офицеров ненавидят тихонько, а ты будешь для них все-таки поближе. Чаплинц не взбунтуются: они только орать в «Париже» горазды, а на большее кишка тонка – за ними никто не пойдет. А вот флотские могут бед наворотить из страха за свои шкуры. Не сейчас, конечно, но к январю-февралю, когда их подчиненные окончательно потеряют человеческий вид и будут дуреть от скуки.
Вот такие вот пироги с котятами, братец. А мы все это варево должны приготовить так, чтоб тошно не стало. Тяжело, конечно, но надо.