Просмотр сообщения в игре «1918: Архангельские тени»

— А то как же, — шёпотом ответил Бабкин, обернувшись. — Обязательно побалакаем. Только балакать-то лучше, коли нас поболя будят… Т-с-с… — приложил он грязный, с обгрызенным ногтем палец к губам, чутко прислушиваясь.

Задул холодный ветерок, зашевеливший колосья шелестящими волнами; туман поплыл, разрежаясь, и за изгородью открылись очертания по-северному большого деревенского дома из зачернелых брёвен — половина таких домов отводилась под скотину и кладовые, двора в липкой чёрной грязи, заросшего высокой травой огорода, поленницы. Из трубы над аспидно-серой тёсаной крышей поднимался сизый дымок, заметили разведчики.


Несмотря на то, что туман отступил, человека с винтовкой видно не стало: он стоял за сарайчиком, к задней стороне которого подобрались Бабкин с товарищами. Зато увидели спину второго — тот, коренастый, с ёжиком коротких волос на круглой голове, в накинутой на плечи русской военной шинели без погон и с оборванным хлястиком, прошлёпал по грязи двора за угол дома, с кем-то там заговорил. Разведчики напряжённо молчали, присев на колено.

— Taoyan zhege guojia, (Ненавижу эту страну) — сам себе мрачно сказал китаец с винтовкой и задумчиво вышел из-за сарая, усталым движением закинул себе на плечо винтовку без штыка, — этот оказался низеньким, смуглым, почти тёмным китайчонком, на вид совсем подростком, в ватнике с чужого плеча (из рукавов только пальцы торчали) и лопоухой ушанке. Бабкин немедленно плюхнулся животом в жирную раскисшую землю; Окладников и Смирнов сделали то же. Теперь ничего не было видно, только чересполосица ржаво-бурых дугами гнущихся стеблей перед глазами, две покатые крыши, бледнеющие в унылой холодной дымке, ряды наползающих друг на друга меловых облаков в утреннем небе. Судя по чирканью спичек, китаец в ватнике закурил, бесцельно прохаживаясь по двору. Из-за дома донёсся знакомый звук: кто-то колол дрова.

— Назад ползём? — тихо наклонился к Бабкину Окладников.

Бабкин уже собирался кивнуть, но тут снова поднял палец, прислушивась: своим чутким ухом он опять услышал первым, что Смирнов разобрал лишь потом — новые шаги. Кто-то приближался справа, кто-то новый: Григорий чуть поднял голову, глядя в пересечения росистых рыжих стеблей с набухшими, низко склонёнными колосьями. За стеблями смутно проглядывалась фигура давешнего китайский парнишка в ватнике: он заинтересованно обернулся на звук шагов.
— Laozhou, shi ni ma? Laopeng he ni zai yiqi ma? (Чжоу, это ты? Пэн с тобой?) — позвал он приближающегося человека. Тот ничего не ответил, и скоро Смирнов увидел, к кому китайчонок в ватнике обращался — это был смгулый скуластый китаец с тонкой туго заплетённой косичкой ниже плеч, в грязном овчинном бекеше, измазанных грязью городских клетчатых брюках. В руках он нёс карабин.
— Laozhou, ni zenme le? Ni kaiqiang le ma? (Чжоу, ты чего? Ты стрелял, что ли?) — продолжал настойчиво спрашивать китайчонок в ватнике товарища.
— Wo sha le ta, (Я его убил) — без выражения сказал китаец с косичкой, пусто глядя на товарища.
— Sha le shei? (Кого убил?) — не понял паренёк.
— Laopeng, (Пэна) — тихо ответил китаец с косичкой. — Wo ganggang ba ta sha le. (Я его только что застрелил)
— Ni zenme le? (Чего?) — удивлённо и непонимающе переспросил паренёк, и в этот момент китаец с косичкой вскинул свой карабин и выстрелил парню в грудь: тот так и повалился на спину, не успев схватиться за висящую на плече винтовку.

Лежащие на пашне разведчики вздрогнули, переглянулись. «Твою мать…» — прошептал Фима Окладников, а китаец с косичкой тем временем быстрым шагом направился к крыльцу дома, взбежал по ступенькам, достал что-то из-за пазухи — сразу стало ясно, что это граната — и, приоткрыв дверь, кинул её внутрь, а сам быстро бросился обратно. Через несколько мгновений грохнуло, из окон со звоном полетели стёкла с занавесками, дверь маятником распахнулась, ударив в перила крылечка, раздались крики, вопли. Из-за угла выбежал давешний китаец в шинели и в ушанке; китаец с косичкой поднял на него карабин, выстрелил, не попал — тот заверещал, быстро бросился обратно за угол, по пути упав на колено и быстро вскочив. Тот, что с косичкой, широким шагом с карабином наизготовку направился за ним.

— Что делать, командир? — настойчивым шёпотом спросил Фима.
— Лежи, лежи, — шикнул на него Бабкин. — Рехнулся, нябось!

В доме истошно, болезненно кричали, как кричат раненые, из-за дома донёсся ещё выстрел, затем ещё один. Из двери дома один за другим посыпали китайцы — в нерусского вида широких рубахах на завязках, в грязных свитерах, в ватниках, кто с винтовкой, кто с револьвером, всего человек десять-пятнадцать. Китайцы показывали на труп паренька-часового, лежавший на дворе, недоумённо озирались по сторонам, наперебой кричали, как сороки: «Eguoren?!» (Русские?) «Hongjun zhanshi?» (Красная Армия?), «Shei kaiqiang le?!» (Кто стрелял?), «Women bei gongji le ma?!» (Нас атакуют?), кто-то подбежал к трупу, озираясь по сторонам.

Китаец с косичкой тем временем показался с другой стороны дома, остановившись у овина. Оглядывающиеся по сторонам соплеменники то ли не замечали его, а то ли не считали угрозой. Вдруг кто-то из китайцев закричал, перекрывая остальных, показывая в сторону разведчиков, но куда-то поверх их голов: «Eguoren!» (Русские!)Григорий вместе со всеми оглянулся и увидел, как в рассеивающемся тумане через поле редкой цепью бегут с оружием рязанцы — видимо, они услышали выстрелы и решили, что товарищей нужно выручать. Китайцы бросились кто куда — кто-то сразу начал палить из винтовки с колена, кто-то бросился обратно в дом, иные к сараю.

И тут Бабкин не выдержал: порывисто вскинувшись из ржи, он закричал, показывая рукой на китайца с косичкой, всё так же безразлично стоявшего у овина: «Да вот он! В няго стряляйте, дурни!!!» — и тут же рухнул с дырой во лбу.