20:50Жуткое, наверное, зрелище для шенкурян представляли собой четырнадцать человек — одиннадцать красноармейцев и три чекиста — идущие толпой с винтовками по тёмной, освещённой только слабыми огоньками из окон домов, Московской улице к центру Шенкурска. Романов взял с собой десяток бойцов под командой Андрея Падалки, круглолицего украинца, которого невесть как забросило в Архангельский полк, где он ещё и взводным стал. В этом же десятке оказались и Чмаровы, такие же неразговорчивые, как и всегда, и стоявшие сегодня на часах у дверей Кооперативного клуба Иван Пырьин с Тимофеем Петровым. Красноармейцы шли, растянувшись во всю ширину улицы, меся высокими сапогами чернильную в темноте грязь, смолили папиросы и махорку, прихрамывающий устюжанин Фомка Елецкий дымил своей любимой короткой трубочкой из вишни — она, говорил он, была с ним с самого четырнадцатого года, с Гумбиннена, с прусской мясорубки, откуда ему только попечением Николая Угодника удалось выбраться. Из-за заборов брехали собаки, все спиной чувствовали, как выглядывают вслед отряду из-за занавесок горожане, гадая, куда красные пошли, по какому делу.
Чувствовали эти взгляды, видимо, и Глебушка с Занозой, оба хмурые. Глеб, видел Бессонов, всё никак не мог выкинуть из головы этого красноармейца-кокаиниста (в сошедшем с парохода десятке его не было), всё начинал заговаривать на эту тему:
— Это они, вероятно, из аптеки взяли, — обращался он к молчаливому Занозе, идущему рядом. — Если так, то завтра можно ожидать появления и эфирщиков. Эфир злая штука: надышатся, потом буянить начнут, а у них там у всех оружие под рукой — разнесут всё, к гадалке не ходи.
Заноза ничего не отвечал, хмуро глядя по сторонам. Видно, что он был мыслями где-то далеко.
— А может, они и морфий из аптеки стянули, — продолжал Глебушка. — Они все тут с фронта, впрыскивания делать уж точно кто-то умеет. Надо руки смотреть, ноги всем. Уколы, уколы… — зачем-то повторил он странным тоном.
— Ты это, Глебка, — обернулся к нему Заноза, — только сам-то не думай, ладно?
— Не, не, — преувеличенно бодро замотал головой молодой чекист. — Я с этим давно уже завязал, ты что.
— Просто я вижу, — заботливо сказал Заноза, — ты всё никак этот марафет из головы выкинуть не можешь.
— Не, не, — повторил Глеб, — я железно уже завязал, точно говорю. Увидишь меня нанюханным когда, Валерьян, сразу к стенке ставь.
Тем временем добрались до телеграфа — низенького одноэтажного кирпичного здания, похожего на потребительскую лавочку, которая, вероятно, тут и была когда-то — даже большая витрина осталась. Сейчас, правда, вместо товаров витрина черно-бело пестрела открыточными фотографиями Шенкурска, отдельными и коллажированными:
Выше фотографий с внутренней стороны стекла были наклеены аршинные картонные буквы: «ПОЧТА ТЕЛЕГРАФ», причём на месте снятого ера ещё оставался клеевый след. За фотографиями открывалось пустое тёмное почтовое отделение — лакированная стойка с весами, железной чернильницей и привязанным бечёвкой пером, за стойкой — стеллажи для сортировки писем, застеклённые шкафы с какими-то изданиями внутри, тускло поблескивающий громоздкий медный кассовый аппарат — было видно, что почтовое отделение тут, хоть и маленькое, но стараниями всё тех же кооператоров было оснащено хорошо и походило скорее на уменьшенную копию почтамтов в больших городах, чем на занюханную почту заштатного городишки.
Отделение было пусто, и могло показаться, что и на телеграфе никого нет, но, подойдя, все сразу же услышали мерный треск печати аппарата по телеграфной ленте из заднего помещения аппаратной. Оставив пару бойцов у зашторенного окна, чтобы телеграфист не смог бежать, Романов, Бессонов и остальные направились к главной двери, дёрнули — закрыто. Пару раз стукнули, и из глубины здания донеслось «Иду, иду!»
Прошлёпали шаги, и ко всеобщему удивлению дверь распахнул Василий Боговой, старший брат председателя уездисполкома. Боговой был в мятых штанах, прожжённом в нескольких местах на груди свитере, в тапочках на босу ногу, с пиджаком, зябко накинутым на плечи. Он с удивлением оглядел всех:
— Чем обязан? — спросил он слегка заплетающимся языком, и все поняли, что Боговой немного подшофе: не в стельку пьян, но за воротник уже успел заложить. У него спросили, где Викентьев.
— Викентьев? — задумался Боговой. — Так его уж с обеда нет. Он вчера в ночную дежурил, сегодня я у аппарата. А вы чего, не знали, что ли? Ну да, я тут тоже телеграфист.
— И кому сейчас телеграфируете? — вмешался в разговор Глебушка из-за спин товарищей. — Мы слышали, у вас лента бежит.
— А, это? С Архангельском болтаю, — легко рассмеялся Боговой. Все опешили: как так, с Архангельском? — Ну, как? Как обычно, общаюсь тут по вечерам с Вадимкой. Пойдём, покажу, — широким жестом он позвал всех следовать за собой и пошёл в аппаратную, шаркая тапочками.
— Вадимка — это ваш друг какой-то? — настороженно поинтересовался Заноза.
— Да как сказать, — со смешком ответил Боговой. — Контрик какой-то из Архангельска. Так, тоже нечем ему заняться, вот, хуями друг друга кроем. Да пойдёмте, мне стесняться нечего, это ж аппарат Бодо, там всё на ленте остаётся, сами прочитаете.
Аппаратная шенкурского телеграфа тонула в прокуренном полумраке, в котором терялись коммутаторные доски со штепселями в керамических изоляторах, плакаты с азбуками Морзе и Бодо на стенах, какие-то справочники на полках, привычный аппарат Морзе с чёрной эбонитовой головкой ключа. Работал Боговой, впрочем, не на нём: в колесо этого аппарата даже ленты вставлено не было. Работали два аппарата Бодо, жёлто освещённые одинокой керосинкой на столе. Колесо одного аппарата медленно вращалось, пропуская под стрекочущий печатный ролик белую ленту: временами ролик с треском припечатывал к ленте знак и двигал её дальше. Лента уже длинно сползла на пол, завитком протянулась под стол: видно было, что беседует Боговой со своим архангельским другом уже не первый час, а тот всё ему что-то пишет и пишет.
Коробочка с пятью клавишами— клавиатура аппарата. Клавиши можно нажимать как поодиночке, так и одновременно несколько, тем самым образуя до 32 сочетаний, соответствующих разным символам по азбуке Бодо (
ссылка). Преимуществом такого аппарата была большая скорость передачи данных по сравнению с обычной морзянкой на ключе и тем более клавиатурным аппаратом Юза и отсутствие необходимости переводить код в буквы при приёме — аппарат автоматически расшифровывал сигналы и печатал буквы на ленте. Недостатком была необходимость учить отдельную азбуку и сложность работы пятью пальцами (как правило, работали обеими руками — левой на двух клавишах, правой на трёх). Кроме того, в отличие от морзянки, сообщения по аппарату Бодо нельзя было принимать на слух, только на бумажную ленту.
В годы революции и гражданской войны аппаратов Бодо в России было довольно много, и часто они (как и другие) использовались для непринуждённого общения телеграфистов между собой. Вот, например, как это описано в книге Виктора Шкловского «Сентиментальное путешествие»:
Подходишь к «бодо». Это – аппарат прямого провода с Тифлисом. Сверкая в темноте, кружится грузило регулятора, медленно опускается гиря механизма. Стучит что-то, ползет лента со словами. Иногда аппарат сбивается, начинает печатать: т-т-т-т-ччччч-ввв…Из аппарата ползет белой макароной какая-то болтовня. Перебиваешь: «Скажите, что у вас, как большевики?.. Пришлите белье войску, валюту…»Аппарат тихо теркает: «Тер… тер… тер… Терещенко говорит… демократия…» Белая глиста ползет…На то, как работает аппарат Бодо, можно посмотреть здесь:
ссылкаБок о бок с принимающим аппаратом стоял второй такой же, покрытая буквами лента которого тоже завивалась под стол, но колесо этой машины сейчас не двигалось. Это был контрольный аппарат: именно с его клавиатуры посылал сообщение телеграфист, а по оттиску на ленте проверял точность отправленного текста.
Рядом с аппаратами стояла дешёвая фаянсовая пепельница с окурками, лежала начатая пачка папирос. На небольшом столике, удобно подвинутом, чтобы вполоборота можно было до него дотянуться, на подостланном бланке телеграммы лежала нарезанная колбаса, куски чёрного хлеба, пара очищенных луковиц, а завершали натюрморт уже початая бутылка мутноватого самогона и гранёный стакан. Бессонов видел — Глебушку от этого зрелища так и передёрнуло.
— А у меня время нерабочее, — оправдываясь, сказал Боговой, слегка заплетаясь в словах. — У меня сеанс связи с Вельском только в полночь, — и прикусил язык, видимо, сообразив, что нетрудно предположить, в каком состоянии телеграфист подойдёт к этому сеансу. — Вы ознакомьтесь, ознакомьтесь, тут никакой контры — оборвал он ленты с обоих колёс и длинными бумажными змеями протянул их вошедшим и всё-таки не удержался: — Чистое пролетарское веселье!