- Именно в столе? В ящике стола? - уточнил Рауш, - Или вы просто хотели сказать, что приказ скорее всего будет где-то в кабинете Маслова? Каждая деталь важна. Если вы знаете что-то, пожалуйста, не стесняйтесь сообщать, сколь незначительным бы это не казалось. Вы сами вхожи в правительство? Есть ли среди ваших союзников кто-то, кто там часто бывает и знаком с порядками?
Константин ловил каждое слово, касающееся правительства и готовящегося в его стенах предательского приказа, однако когда Миллер заговорил о потустороннем, офицер только поморщился:
- Иррациональные домыслы, Степан Яковлевич. - пренебрежительно отозвался он о рассуждениях эсера, - Не мучайте себя подобным.
Рауша ведь, пожалуй, можно было назвать материалистом. Конечно, он был верующим на бумаге и на войне бывало обращался к Богу в моменты слабости. Но ведь нет атеистов в окопах. И то действительно были лишь моменты слабости - импровизированные молитвы пропадали из памяти сразу же вместе с вызвавшей их опасностью. А в той картине мира барона Рауша фон Траубенберга, которую писал его разум в минуты размышлений, не было места сверхъестественному в любых его проявлениях. Он был практичным человеком просвещенного двадцатого столетия и даже не задумывался о подобном. Всякое упоминание мистики в любых ее проявлениях неизменно вызывало у него лишь раздражение. Не любил он, впрочем, и излишне радикальных рассуждений атеистической направленности. Религию Рауш принимал как важную часть современной культуры и современного общества, не больше и не меньше, и питал к ней соответствующее уважение. Уважение, подобное тому, что можно питать, например, к театральному искусству, не будучи театралом самому.
- А что касается войны, - сменил тему Константин, - то вы, конечно, правы: мы воюем с режимом. Режим есть организация, человеческий механизм. Удалите достаточно деталей или не дайте им взаимодействовать как задумано и механизм остановится. Разве не ваша партия пропагандировала индивидуальный террор? Прошу меня простить, если недостаточно внимательно слежу за политической повесткой. - он взглянул на Миллера, а затем продолжил мысль: - Режим не может жить без генералов и министров, без штабов и министерств, как бы они не назывались. Если мы загоним большевиков в подполье, разбив их армии и заняв контролируемые ими города, то не убьем идею, но убьем режим. А именно в этом наша задача сейчас. Вы знаете, я не был в Станиславове, зато я был здесь, в Архангельске, когда тут властвовал комиссар Кедров со своей Ревизией. Большевистский режим должен быть уничтожен просто для того, чтобы не допустить повторения подобного где-то еще.
- Вы говорите, что для этого нам понадобится создать режим, который будет крепче большевистского. Что вы понимаете под крепостью режима? Его беспощадность и готовность попирать свободу людей на подконтрольных территориях? Если так, то вы совершенно не правы. Взгляните, скажем, на американские Штаты. Вам тяжело будет отыскать страну свободнее и режим гуманнее. Но лишь незначительным напряжением сил одна лишь Америка способна изгнать большевиков из России. Американская армия велика, прекрасно снаряжена и хорошо организованна. Жаль, что она не может прийти к нам на помощь во всей своей силе именно в этот момент... Однако, как видите, жестокость вовсе не нужна для того, чтобы обладать сильной армией. Нашу государственность мы вполне можем восстанавливать на фундаменте порядочности и уважения к закону. Да, в армии нужна дисциплина, нужен порядок. Но излишняя жестокость для его наведения ни к чему. Особенно если учесть, что мы создаем армию с нуля, а не пытаемся навести порядок в уже разложившейся.
- Об идее вы говорите так, будто некая идея может принести нам единство и ясность. Но уверенны ли вы, что вашу идею разделят с вами все, что она не станет яблоком раздора? Вы эсер, я в свое время симпатизировал октябристам, а господин Чаплин, да будет вам известно, как-то критиковал реформы Александра Освободителя за расшатывание устоев самодержавия. - барон улыбнулся слегка и покачал головой, - Мы разные люди, Степан Яковлевич. Однако мы на одной стороне просто потому, что мы все считаем, что нельзя лишать людей жизни лишь за принадлежность, скажем, к определенному классу. - он взглянул на собеседника, приподняв брови, - Я очень надеюсь, по крайней мере, что вы со мной эту убежденность разделяете... Что касается идеи большевиков, то они обещают рай на земле. Любой ценой. Мерзкая, лживая идея, но сильная ли? Не берусь сказать. В любом случае, это ведь и не важно: фанатичных последователей Маркса ведь немного. Люди, идущие в Красную армию или даже в ЧК, не марксисты. Как они могут ими быть, если большинство из них даже не умеет читать? Идеи Маркса все таки достаточно сложны и в изложение автора, смею предположить, не слишком интересны для обывателя. Однако не за ними идут люди. Вы ведь не думаете, что типичный доброволец-красноармеец читал после смены на каком-нибудь Путиловском заводе "Капитал"? Конечно же нет! Он идет за красивыми лозунгами, за яркими демагогами. Его подталкивает банальная жадность и зависть, ложное чувство справедливости. А потому мы боремся не с идеей, Степан Яковлевич. Мы боремся с манипуляциями, которыми немногие сторонники марксистской идеи вместе с немецкими агентами, подчиняют себе "пролетарские массы", с игрой на человеческих пороках...
Константин Александрович задумался, на секунду замолчал, размышляя о том, к чему ведет его собственная мысль. Затем продолжил:
- Но если вам нужна идея, - слова Рауша прозвучали неожиданно искренне, - то позвольте предложить вам одну: свободная Россия, где каждый может спать спокойно и не бояться потерять жизнь, имущество или свободу только за то, что не вписался в чей-то рай. Спокойная, мирная Россия, где каждый может быть далек от политики, если того пожелает, и не бояться, что политика сама придет к нему в дом. Это банальная идея, как вы видите. Она не нова, не революционна. Я бы даже не назвал это идеей - всего лишь здравый смысл и тривиальная порядочность. Но и у нее, уверен, найдутся противники. Может быть вы даже в чем-то возразите. - офицер отмахнулся от Миллера, - Не стоит, вам не меня убеждать и не мне вас. Но подумайте, может быть, над этой идеей как-нибудь. Попробуйте привести в надлежащий вид. Вы ведь политик здесь, не я.
Одно краткое мгновение видно было, что внутри барона Рауша идет борьба. В следующий миг будто щелкнуло что-то у него в голове: штабс-ротмистр выпрямил уже и без этого почти совершенно прямой позвоночник и каждый малейший намек на эмоции исчез с его лица.
- Прошу меня простить за многословность, Степан Яковлевич. - произнес он сухо, - Давайте вернемся к делу. Могу я поинтересоваться, что вы планируете делать дальше? Мне бы хотелось, например, чтобы несколько позже господин Маслов покинул свой кабинет, скажем, на полчаса-час. Вы можете помочь? Или, может быть, вы можете сказать, когда это случится в связи с уже установленным расписанием, например, если господин Маслов должен присутствовать в определенный час на какой-то встрече за пределами своего кабинета?