— Вы знаете, я могу лишь только согласиться с товарищем Занозой, — протянул Бессонов с некой лирической ноткой в голосе. — Касательно благородства труда печатника, я имею в виду. Когда-то, я вам скажу, я и сам был некоего рода типографским работником. Ещё в царское время. Мы издавали тогда рабочую газету в Петрограде.
— Подпольно, конечно, — чекист всё ещё улыбался. — Вот интересный анекдот из тех времён, господа. Однажды охранка явилась с внезапным обыском в одну из наших братских типографий. Я сам этого не видел, но пересказали потом, как оный эпизод протекал. Тем не менее история там была достаточно поучительная.
— Видите ли, люди там работали разные, неглупые, видимо, но по завершению истории и совсем уж умными их назвать язык не поворачивается. У них был выработан интересный приём для отвлечения внимания. Смотрите, они печатали листовки и газеты запрещённого тогда содержания. Параллельно с этим у них была готовая наборная форма и даже отпечатанный типографский продукт более невинного содержания. Я уж не помню, по выходу лет, что там на самом деле было, но положим этикетки для рыбных консервов. Кипы оных листовок были разложены по всему цеху — несведущий или невнимательный человек зайдёт проверить и увидит, что, а ну вот, именно их только тут и печатают. Благородное занятие, как уже было сказано.
— К несчастью для них, тех господ, они, ну, не до конца всё продумали. Видите ли, среди царских дуболомов там был один очень въедливый тип. Такой въедливый, что ещё на подходе он прислушался к тому, как там их станок трещал. Это же достаточно громкая вещь, её ещё на улице можно услышать. И вот что он услышал: он с другими полицаями подходил, станок работал — и там ещё был типичный мальчик-соглядатай на входе, который подал знак после того, как увидел чужих. После этого станок временно — ну, совсем короткая пауза! — прекратил работать. Знаете, будто на нём одну форму на другую заменяли. И потом затрещал по новой сразу перед тем, как он и его друзья вошли в помещение. Может, другая форма в него была вставлена и этикетки для консервов, а не запрещённое чтиво начали из-под станка выходить. Вроде как и правильный план был у тех предусмотрительных товарищей. Только вот дуболом уже внутри обнаружил, что касса с литерами была совсем пуста: будто бы и не одна, а две формы были с неё заполнены, причём другая была явно пополнее и побольше, чем та, которую он увидел. И вот ещё. Знаете, ведь все говорят, что чистота она сродни праведности и вообще хорошая привычка. Только вот не в том случае. Дуболому тому бросилось в глаза, что один из тех, кто типографским рабочим представился, был одет, что называется, не по рангу и костюмчик на нём сидел как новых, не забрызган ничем: ни чернилами, ни маслом, ничем. Он сразу определил того или в распространители нелегального чтива, или в его заказчика, или... ну, тут много можно перечислять. Счёл одним словом того человека подозрительным.
— Но что самое главное, и, как оказалось, самое говорящее. Листки, как будто бы уже отпечатанные по ходу целого утра кропотливой работы. Они были отпечатаны и подложены заранее, как мы помним. Тот въедливый тип понял это по тому, что краска на них ещё не засохла. Он, знаете, так подошёл, провел по ним пальцем и тот был чистым, хоть сейчас в какое-нибудь кафе иди и этими же пальцами там ешь. Ну, знаете, в "Париж" или как тогда кафе и столовые для царских громил назывались.
Бессонов поднял в воздух свою растопыренную ладонь и помахал ей. И товарищ Мартынов, и товарищ Заноза, и троица господ во главе с Кузнецовым — да, вероятно, во главе с Кузнецовым — вполне разительно могли наблюдать чистоту пальцев на этой руки. И это при том, что они недавно прикасались — как это все могли видеть! — к свежеотпечатанной типографской продукции. Просто чудо.
— И он, кстати, ещё кое-что тогда там заметил... Но... Ах-ха, товарищ Павсюков. Вы не будете так любезны выйти со мной на улицу, переговорить? Это не займёт много времени, я вам обещаю.