Константин задумался. Забавно, будь это приказом, он не стал бы медлить. Когда в августе 1914-ого барон Врангель отдал приказ об атаке на прикрытую пулеметами батарею немцев, он не медлил.
Рауш помнил ту атаку с фотографической точностью и именно сейчас, когда Чаплин заговорил о риске и об опасности, воспоминания о ней лезли в голову. Для Рауша то был первый бой, он тогда впервые убил человека и впервые испытал радость победы. А еще он тогда был совершенно уверен, что умрет. Осознал это сразу же, как только прозвучал приказ и он вместе с остальным эскадроном без всякого сомнения и промедления устремился на укрепленные германские позиции. Рауш не почувствовал даже страха - человеческий разум не способен представить собственное небытие и ему нужно хоть какое-то время, чтобы осознать свой собственный скорый конец. Понимал только то, что приказ должен быть выполнен, хотя и не понимал тогда, почему. Константин лишь летел вперед на своем вороном скакуне и с этой тупой уверенностью в душе глядел на то, как один за другим валяться на землю под механический стрекот пулемета конногвардейцы впереди него. Ужас настиг его только тогда, когда он увидел, что ствол пулемета поворачивается в его сторону. Ужас, который внезапно сменился пьянящим ликованием, когда Рауш вдруг понял, что немец не успеет. До сооруженного из мешков с песком пулеметного гнезда оставались считанные метры, а ствол тяжелого MG двигался слишком медленно - за оставшиеся мгновения ему никак не суждено было преодолеть те градусы, что позволил бы захватить в прицел летящего прямо на его позиции всадника. Кажется, понял это и немец. Он продолжал давить на гашетку, посылая пулю за пулей в пустоту, но сам уже отпрянул от прицела. На долю секунды немецкий пулеметчик и русский кавалерист встретились взглядами. Рауш заглянул в его душу и увидел только то неверие, что мгновения назад испытывал сам. А еще через миг конь по его команде оттолкнулся от земли и взлетел воздух, чтобы в прыжке преодолеть защищавшее пулемет заграждение. Константин взмахнул шашкой и почувствовал, как холодная сталь с удивительной легкостью входит в плоть неприятеля. Он оглянулся по сторонам и увидел, как русские кавалеристы слева и справа от него лавиной врываются на германские позиции, а немногочисленные оставшиеся немцы в панике бегут. Поднял вверх собственную шашку и испытал смесь ужаса и восторга, когда увидел на ней кровь.
Еще многие месяцы Рауш видел того немца в кошмарах. Барону суждено было убить многих за годы величайшей войны в истории, он никогда не вел им счет. Однако тот пулеметчик был первым, но что еще важнее, он был единственным, в ком Рауш увидел собственную смерть. До самого последнего момента Константин Александрович был уверен, что именно этому человеку суждено забрать его жизнь. За несколько секунд краткой атаки он успел всею своей душой уверовать в это, принять как аксиому, а потому, сразив этого врага, чье имя Рауш так никогда и не узнал, он словно обманул саму судьбу. Если он не был убит тогда, то что может убить его теперь? Это была странная, совершенно иррациональная идея, которую Константин никогда не смел сформулировать точно даже в мыслях. Она лишь существовала где-то на границе его подсознания и давала ему силы, чтобы рисковать собой снова и снова. А потому, когда капитан Чаплин заговорил о риске для жизни, Рауш лишь усмехнулся мысленно. Барон Рауш фон Траубенберг не боялся смерти с того самого летнего дня в августе 1914-ого. Не потому, что был готов отдать свою жизнь, а потому, что не верил, что ходит по Земле тот, кто в силах ее забрать.
Еще несколько мгновений понадобились Раушу для того, чтобы обдумать слова капитана. Речь ведь шла не только о рисках, речь шла еще и о чести. Рауш мог сделать то, о чем говорил Чаплин, но должен ли был? Да, пожалуй, должен, понял он, взвесив ситуацию. Вновь над Россией, или по меньшей мере ее значительной частью, висела угроза, проистекающая или из абсурдной наивной глупости, или из измены. Если нужно пойти на коварство самому, чтобы эту угрозу отвести, то так тому и быть.
- Нет-нет, господин капитан, - ответил он Чаплину - вы можете на меня рассчитывать. Я лишь добавлю то, что если эсеры могут подсылать к нам провокаторов, то может делать это и мы по отношению к эсерам и всей прочей левой клике. Если один из них является к нам и сообщаем о существование заговора, который пусть и не готовит собственного переворота, но готов производимый иными силами переворот поддержать... Не просто поддержать, но поддержать делом, как признался нам господин Миллер... То армия, как мне кажется, имеет полное право и даже больше, святую обязанность провести собственное расследование деятельности подобного заговора. Для этого вы, господин капитан, как главнокомандующий армии, имеете право подослать провокатора (в моем лице) к господину Миллеру, чтобы собрать побольше сведений о его сообщниках. По крайней мере, так вы можете сказать, если Степан Яковлевич все таки окажется провокатором сам. - Рауш посмотрел на реакцию Чаплина - Хотя признаюсь честно, мне его слова показались искренними.
Константин Александрович выслушал ответ капитана, затем попрощался с ним и направился к вешалке, с которой забрал свою шинель и британского образца фуражку, а заодно захватил и оставленный господином Миллером зонт. Рауш вышел на улицу, отсалютовал курящему у входа в кафе Кольчицкому и с неудовольствием взглянул на серые облака, с которых падал на землю мелкий осенний дождь. Трофейный зонт он, однако, открывать не стал, а вместо этого пошел вдоль стены, где от капель его защищала выступающая слегка вперед крыша губернаторского дома. Скоро он уже оказался с той его стороны, куда выходили окна бильярдной. Барон поприветствовал несчастного юнкера Осипова, которого в такой неподходящий для него момент выгнали на улицу, и заговорил:
- Прошу меня милостиво простить, однако у меня для вас, юнкер, срочное дело. - начал Рауш вежливо, но твердо - Нужно сбегать в приемную Маслова и сделать для меня запись... - он взглянул на наручные часы - На десять часов*. Можно на одиннадцать, но не позже. "Нет" в качестве ответа не принимайте.
Осипов попытался было протестовать, ссылаясь на то, что его сюда поставили сторожить окно, на что Рауш с деланным раздражением ответил:
- Узник ваш никуда не сбежит. Это же не военнопленный, в самом деле! Так, на товарища демократа напала блажь. А вы, пожалуйста, поспешите. Это важно. Когда закончите, можете меня не искать. Все равно дела по всему городу...
Это Осипова проняло и он поспешил прочь, исполнять важное поручение. Рауш проследил за удаляющимся юнкером, убедился, что в саду нет посторонних, а затем постучал рукоятью зонтика по стеклу окна бильярдной. Когда окно приоткрылось и из него показалось лицо Миллера, Константин Александрович поприветствовал эсера полуулыбкой и протянул ему свободную руку, чтобы помочь вылезти из окна.
- Приветствую вновь, господин Миллер! Прошу вас, спускайтесь и давайте прогуляемся до набережной. На все ваши вопросы, уверяю вас, я постараюсь ответить чуть позже, а пока, пожалуйста, поспешите.