От упоминания Маслова Чаплин чуть заметно, но, кажется, демонстративно поморщился. Степан Яковлевич знал, что офицеры могли не любить Чайковского, презирать его окружение, но Маслова — Маслова в этих кругах не просто презирали: то, что Чайковский поставил этого по-малороссийски хэкающего агронома-кооператора руководить Военным отделом, офицеры считали прямым и нарочитым оскорблением.
Когда Миллер завёл речь о корниловском выступлении, молча стоящие в кружок вокруг беседующих офицеры переглянулись. Похоже, не одному Миллеру приходило в голову сравнение нынешней ситуации с прошлогодней. Полковник Кольчицкий, штабс-капитан Зеленин, похмельный, с красными глазами и всклокоченными волосами портупей-юнкер Осипов — все глядели на Чаплина, и было видно, что они ждут только одного: чтобы Чаплин, наконец, разрешил подспудно копящееся напряжение, прямо ответив — да, мы хотим переворота, да, весь город это знает, да, мы готовы выступать хоть сейчас! Но сидящий вполоборота к эсеру Чаплин вместо этого сказал совсем иное:
— Лучшее оправдание вашим словам, которое я могу придумать, — Чаплин начал мягко и тихо, как он обычно говорил, постепенно, однако, повышая голос, в котором прорезались металлические интонации, — что вы пьяны и не понимаете, что несёте. Но вы, кажется, не пьяны. Вероятно, вы переутомились, и вам везде мерещатся заговоры. В этом случае вам лучше никуда не уходить отсюда, а отдохнуть. Здесь есть биллиардная комната, а в ней диван. Расположитесь там, Степан Яковлевич.
Офицеры ошеломлённо и непонимающе глядели на Чаплина; только дисциплина сдерживала их от того, чтобы разразиться градом вопросов, возражений, возмущённых возгласов. Оглянувшись по сторонам, Миллер даже почувствовал, что все офицеры здесь как будто за него, что смотрят они на него с сочувствием, а на Чаплина с осуждением. Чаплин, однако, оставался спокоен. Он поднялся со стула, одёрнул на себе китель и обернулся к Раушу, деловито распорядившись:
— Барон, проводите нашего гостя в биллиардную и проследите, чтобы при нём не было оружия. Не забудьте запереть дверь. Ключ, по-моему, был у кого-то из половых. Юнкер, — обернулся он к Осипову, — а вы пойдите наружу и проследите, чтобы наш гость не удрал через окно.
Найти ключ оказалось делом несложным: он обнаружился в связке других ключей за пустой буфетной стойкой. Рауш отвёл Миллера в пустую биллиардную: зелёные столы, стойка с киями, сложенные треугольником шары в рамке на сукне, исписанная мелом чёрная доска на стене, пара обшитых зелёным дерматином кресел, круглый лакированный столик с пепельницей. Обещанный Чаплиным диван, однокомплектный с креслами, тут тоже был, стоял у стенки под картиной с каким-то кавказским видом в тяжёлой крашенной под золото раме. Два высоких окна выходили в мокрый, густо заросший лопухами сад: за этими окнами встал, прислонившись к стене, чтобы не намокнуть под дождём, похмельный, всклокоченный юнкер Осипов в накинутой на плечи шинели. Здесь Миллера и оставили.
— Лукошков, Гаджумов, ко мне, — позвал офицеров Чаплин, когда Рауш отвёл Миллера в биллиардную и закрыл за собой дверь. — Барон, вы тоже.
— Я понимаю, что вы все хотите спросить, — обвёл Чаплин прямым взглядом всех собравшихся у стола с картами офицеров. — Я не мог поступить иначе. Этот эсер может говорить искренне, но может быть и провокатором. Если бы я был один, может, я бы и рискнул, но я не буду рисковать вами, господа, и нашим общим Делом.
— Но!… — не сдержался Ганжумов, хотя Чаплин говорить ещё не закончил.
— Вы что-то хотели сказать, поручик? — спокойно обернулся к нему Чаплин.
— Господин капитан! Георгий Ермолаевич! — от волнения в голосе Ганжумова даже прорезался кавказский акцент. — Ну чего нам их бояться? Пускай провоцируют, за ними всё равно никого нет! Мы хоть сейчас можем, вон, — Ганжумов махнул рукой в сторону окна, — пойти и всех их арестовать!
— Вы правы лишь наполовину, поручик, — терпеливо возразил ему Чаплин. — Верных сил у Чайковского и Маслова действительно нет, но за ними могут стоять союзники. Чайковский старый лис, он вполне мог убедить, например, американцев (у него с ними хорошие отношения), что Чаплин — это такая, знаете, как говорят англичане, loose cannon, что он из-за своих амбиций готов устроить гражданскую войну в Архангельске. А чтобы союзники окончательно уверились в его словах, он хочет спровоцировать меня на то, чтобы я открыто заявил «да, я готовлю переворот». И вот наши доморощенные мастера провокации подослали нам этого Миллера, который всю дорогу меня выводил на то, чтобы я так ему и сказал. А как только бы я это сказал и отпустил Миллера, через час здесь был бы весь Мичиганский полк — вы ведь знаете, что он вчера прибыл в Архангельск? Как вы думаете, это совпадение, что этот Миллер появился на нашем пороге именно сегодня?
Чаплин помолчал, предлагая офицерам возразить. Никто не ответил.
— Я не дам товарищу Чайковскому удовольствия выставить меня оторванной пушкой, опасной для всех, — после паузы продолжил Чаплин. — Этот эсер не услышит то, чего хочет услышать, от меня, — Чаплин выделил последние слова интонацией. — Скорее это я покажу всему миру, что наш пряничный старичок сам не дурак поиграть в интриги. Вот что: сейчас от каждого из вас, господа, потребуется что-то сделать. Ганжумов, — Чаплин обернулся к осетину, — вы ведь, кажется, приятель князя Мурузи?
— Так точно, господин капитан, — ухмыльнулся Ганжумов, — мы почти что земляки.
— Славно, — бесстрастно ответил Чаплин. — Тогда идите сейчас в расположение Легиона и выведайте, как там дела, что слышно, не было ли каких-то приказаний. И, Бога ради, не болтайте лишнего, поручик.
— Я никогда!… — вспыхнул было Ганжумов.
— Не будем пререкаться, — поднял ладонь Чаплин, обрывая его. — Никогда так никогда: значит, и сейчас будете держать язык за зубами — я в вас верю. Это ко всем здесь присутствующим относится, кстати, — опять обвёл он взглядом офицеров. — Далее: Лукошков… — Чаплин вздохнул, глядя на поручика, осоловело опирающегося пятернёй о стол. Лукошкова, кажется, клонило в сон. — Вот что, Лукошков: толку от вас сейчас немного, так что отправляйтесь-ка домой, проспитесь. Как проснётесь, обходите всех наших, собирайте здесь. Зеленин, — обернулся он к следующему офицеру: — Я запамятовал: вы, Зеленин, по-английски говорите?
— Э литл бит, — ответил тот, сделав неопределённый жест рукой.
— С американцами объясниться сможете?
— Честно? — потупился Зеленин. — Не уверен.
— Хорошо, а французский-то хоть знаете?
— В пределах гимназического курса… — смущённо ответил Зеленин.
— Ну ничего, объяснитесь как-нибудь, — нетерпеливо отмахнулся Чаплин. — Поезжайте сейчас в расположение Мичиганского полка, придумайте какой-нибудь предлог, чтобы поговорить с его офицерами, какое-нибудь дело, что ли. Посмотрите, как там всё сейчас, не готовят ли они чего. Теперь вы, господин полковник, — Чаплин перевёл взгляд на Кольчицкого. — С вами, полковник, мы вместе подумаем, что делать дальше. А вам, барон, как своему адъютанту, я сейчас лично дам особое поручение: никуда не уходите. Господа офицеры, есть ли у кого-то вопросы?
— Господин капитан, а что делать потом, когда я всё разузнаю? — спросил Ганжумов.
— Потом ко мне с докладом, конечно, — кротко ответил Чаплин. — Больше вопросов нет? Тогда все за дело!
Офицеры, громко двигая стульями, потянулись к выходу: у стола остались только Чаплин, Рауш и Кольчицкий.
— Господин полковник, — почтительно, как всегда делал Чаплин, обращаясь к формально старшему по званию, но фактически своему подчинённому, — мы с бароном оставим вас на минуту?
— Не стоит, Георгий Ермолаевич, —понимающе сказал Кольчицкий, — оставайтесь здесь. Я выйду покурю.
— Хорошо, — кивнул Чаплин.
Кольчицкий вышел. В пустом зале остались лишь Чаплин и Рауш. Чаплин уселся за стол и жестом предложил садиться и Раушу.
— Барон, — тихо начал Чаплин. Он подобрал со стола потухшую трубку и, шумно подвинув к себе полную окурков тяжёлую хрустальную пепельницу, принялся выколачивать из трубки пепел. Не глядя на Рауша, он продолжил: — Вот что, Константин Александрович. Я дам вам опасное поручение. Впрочем, оно более опасно мне, чем вам: вы рискуете свободой, максимум жизнью; я, отдавая его, рискую офицерской честью. Понимаете? — быстро взглянул он зелёными водянистыми глазами на адъютанта. — Ладно, не буду тянуть кота за хвост. Вы сейчас пойдёте и освободите Миллера. Поможете ему бежать: через окно, что ли. Разберётесь, как. Миллеру скажите, что я согласен на все предложения. Разумеется, это будут лишь ваши слова. Я не дам вам никакого письменного приказа: в глазах других всё это будет вашей личной инициативой. Если Миллер тот, за кого себя выдаёт, всё будет хорошо. Если Миллер провокатор, то вы будете единственным, кто поддался на его провокацию. Теперь о том, что вы должны будете сделать, освободив Миллера. Он говорил о приказе о переводе нашего штаба на фронт. Этот приказ нужно будет перехватить. Если у него действительно так много союзников в правительстве, это вам удастся сделать без труда. Ни в коем случае нельзя, чтобы этот приказ был передан на фронт. Миллер был прав: любое наше выступление в таких условиях будет выглядеть трусостью штабных крыс. Однако, если мы получим этот приказ в руки и конфиденциально покажем его союзникам, мы убедим их, что эту чёртову интригу затеяли не мы, а наш седовласый светоч демократии.
— И вот ещё что, — помолчав, добавил Чаплин. — С моей стороны это не приказ: я не могу дать приказа подобного рода даже устно. Это просьба старшего товарища младшему. Я вам доверяю больше, чем иным офицерам своего штаба, Константин Александрович, поэтому и решил поручить это дело вам. Но если вы посчитаете, что она для вас по какой-то причине неприемлема, откажитесь — я не стану вас за это осуждать.