Степан кивнул на приглашение и проследовал за бароном. Затевать перепалку о том, с каких это пор Чаплин стал "всем, что свято", в настоящую секунду не было никакого смысла - если получится найти согласие, то на подобный диспут будет время после, а если нет, то и незачем. Какого-либо волнения или тревоги на лице Степана не возникло, по правде, он не был до конца уверен, волнуется или нет. Конечно, происходившее было важно и от того должно было быть волнительно само по себе. Нельзя было выкидывать из мыслей то, что Миллера могли просто напросто избить - в то, что начнут пальбу он особо не верил, все-таки, иностранцы под боком, не поймут-с. А вот врезать по лицу вполне могли. Наконец, его могли просто арестовать - если Георгий Ермолаевич решит, что эсер слишком уж много о себе возомнил. Но при всем этом Степан чувствовал необычное отстранение от ситуации, будто смотрел на разворачивавшуюся сцену не своими глазами, а глазами стороннего зрителя, которому было волнительно узнать чем же все закончится, но от исхода, того или иного, этот зритель ничего не приобретал и не терял. Может, так и выражался нигилизм, которые Миллер, будто заразу, мог подцепить за последние годы? Или же просто на него так действовала абсурдность всей картины. В любом случае, страха или нервозности Степан не ощущал. Зато была надежда - пока еще была - на то, что из разговора выйдет толк. Тут сопящий на лавке юнкерок пьяно рыгнул сквозь сон, и лучик надежды померк.
- Степан Яковлевич, - представился Миллер офицерам, садясь за стол. Слышали офицеры его представление от двери или нет было не важно, начинать разговор стоило с самого начала. Дальнейшую речь нужно было вести осторожно. Эсер даже не был уверен, что вызывало большую опасность - недобрые взгляды штабских или любезный тон Чаплина. Белые находились на "своей" территории, а значит, вести себя могли по хозяйски, утратив осторожность. Последнее было Степану на руку. Но с другой стороны, он ведь сюда и не обманывать пришел, а договариваться. А вот как раз договариваться, находясь в сильной позиции, офицеры не очень-то умели.
- Благодарю за приглашение. И прошу прощения, что нарушил покой вашего совещания, - закончив с любезностями, Миллер перешел к сути своего послания. Не совсем того, что от него ждал Филоненко, но на эту дорожку свернуть еще успеется, - Я знаю, что вы, Георгий Ермолаевич, и ваши офицеры недовольны текущим положением вещей в области. Я согласен, думаю, много кто согласится, что получилось несправедливо - вашим оружием было поднято восстание, но вы не получили представительства в Управлении. Да и политика ВУСО тоже не всегда достаточно решительна для сложившейся обстановки.
Критиковать своих соратников по партии напрямую было бы невежливым, поэтому Степан ограничился перечислением того, о чем и так судачили в городе. Действиями правления Чайковского в последнее время довольно громко возмущались даже союзники по Антанте, так что отнекиваться толку не было. Начав с поддерживающей позиции, Миллер стал постепенно развивать наступление.
- Самое досадное, что Николай Васильевич, похоже, действительно не воспринимает вас всерьез, ни как угрозу, ни как политическую силу. Это предосудительно, но не безосновательно. Если вы решитесь на действие, то кто вам будет противостоять? Жители города. Последнее, что нужно нашей области, это чтобы по улицам потекла кровь рабочих, пролитая белыми офицерами. Да после этого нам из большевики Москвы всем лично ордена вышлют за неоценимую помощь в деле подавления антисоветских настроений! Этого нельзя допустить, Георгий Ермолаевич, вы же понимаете? На наших плечах сейчас не только наши убеждения, но ответственность за Россию. И то, что мы сидим с вами за одним столом, белый офицер и эсер, говорит о том, что не все потеряно для страны, - мельком Степан подумал, а не перегнул ли палку, дав выход эмоциям, потому поспешил вернуться к рациональной части своей речи, - Но, положим, все выйдет бескровно. Что будет после? Как на это взглянут наши союзники? И от народа аресты не скрыть. Да еще и ласточка наша в городе. Ее предсказать не возьмусь, но с нее станет бомбу кинуть, это она за милую душу. Вас же заклеймят путчистами и после этого вы вынуждены будете тушить пожары здесь, а не сражаться с большевиками на фронте. И кончится все это тем, что и вас, и нас и всех, кто не успеет сбежать, красные поставят к стенке. Нельзя нам друг другу горла грызть. В выигрыше от этого будет только большевик.
Нарисовав самые мрачные перспективы, Миллер вывернул к свету, то есть, своему предложению.
- И все-таки, нельзя оставлять все как есть. Зайдем в тупик не так, так эдак. Нам нужно найти понимание. Вы хотите, чтобы ваш голос слышали в правительстве. Это справедливо. Но ведь это именно что правительство, а не ставка. Северная область это край, а не армия. Ей нужно управлять. Кто из ваших офицеров разбирается в образовании? А в финансах? Или в хозяйстве с промышленностью? Хотим мы того или нет, но война нас ждет затяжная. Ее за пару месяцев не выиграть. Может, и за год не выиграть. И чем больше времени будет проходить, тем больше значения будет иметь не количество дырок под ордена на мундире, а количество ящиков с патронами на складе. Сможете ли вы обеспечить себе продовольствие, снабжение, нужный извоз? А если союзники утомятся нас снабжать? Они, ведь, чужаки здесь. Сегодня им нужна война, завтра передумают. Мы - сможем. Край у нас не житный, но и не бедный. Если подойти с умом, то сможем поднять его и обеспечить ваши армии всем нужным, - Миллер посмотрел на Чаплина пристально, пытаясь разгадать его реакции, - Вот что я вам предлагаю, Георгий Ермолаевич, вашу решимость обернуть не катастрофой, а надеждой на победу. Текущий кабинет нужно пересмотреть, спору нет. Только не в диктатуру. Не обречена она, военная диктатура. Что в нашей стране, что во всем мире. Бонапарт, и тот разбился. Но в коалиции мы дадим голос всем. Что скажете на этот счет? Согласитесь, прежде чем перейти в наступление, сесть с Николай Васильевичем за стол переговорить?
Посмотрев на Чаплина с вполне искренней надеждой на согласие, Степан, наконец, передал то, что должен был передать. Скрывать новости смысла не было - если не Миллер, так Филоненко сам передаст. Лучше уж было самому все рассказать.
- И чтобы вы не думали, что Миллер, эсерская морда, только языком вертеть может. От Филоненко, Максимилиан Максимилиановича, знаю, что Чайковский готовит приказ о переводе вас на фронт. Он, Николай Васильевич, полагает, что таким образом не оставит вам выбора. Приказ будет дан завтра и тут же передан на фронт телеграммой. Если на фронте узнают, что приказ был получен, а вы после этого пошли на Чайковского, то, значит, просто испугались, струсили-с. Все-таки, берут они вас в расчет. Но сегодня еще есть время решить дело миром. Договориться, сохранить преемственность властей. Согласитесь?
Степан поднял взгляд на Чаплина, ожидая его реакции. По мере своей речи Миллер поддавался азарту, кровь начинала гулять и ему хотелось вскочить из-за стола, пройтись туда-сюда, но делать этого Степан, естественно, не стал. После нагуляется. Сейчас же нужно было услышать ответ капитана. На случай отказа был у Миллера и запасной план для разговора, пообещать поддержку, как того хотел Филоненко. Если все остальное провалится, то будет хоть такой выход.