Станционный народ стоит, слушает настороженно. Мнут мужики кепки, с ноги на ногу переминаются. Опасливо косятся бабы, среди которых почти нет молодух. Одни дети с любопытством смотрят на иностранцев, а самые смелые уже полезли «общаться». Вон, рядового Лелонга, чья мать была родом из Сенегала, как облепили! Распотрошив коробочку леденцов, трогают солдата, спрашивают о чем-то, а он, присев на корточки, беспомощно улыбается и кивает.
После речи капитана раздается вразнобой еще жиденькое «Ура!», и из толпы показывается старая, дряхлая бабка, заставшая еще, наверное, времена Наполеона. Поддерживаемая под руки двумя мужчиками, она держала на каком-то расшитом полотенце огроменный кусок, ну, видимо, хлеба. Прошамкав что-то, что ле
Жу перевел как: «Она приветствует дорогих гостей и рада нас видеть», после чего негромко добавил:
- Мой капитан, отломите кусок хлеба и съешьте. У них до сих пор как встарь: преломил хлеб – значит не враг.
…Пока Мишле налаживал взаимодействие с местным населением, квартирьеры разобрались, кто и где встает на постой. Не все аборигены были готовы делить дом с солдатами, но других вариантов не было – так что эксцессов, за исключением одного, не случилось. И то история вышла анекдотичная: мужик с вилами не хотел пускать стрелков к себе, но после того, как капрал пригрозил ему винтовкой, сдал свое «оружие» и всячески стал изображать из себя пленника.
Под штаб же аспирант предложил использовать здание станции. И, хотя в доме следовало навести порядок после стоявших здесь разбойников, оно бы лучше всего подходило под цели Эжена: большое, просторное и крепкое, оно могло бы при самом плохом раскладе стать главным опорным пунктом роты. На крыше соседней водокачки аспирант по своей инициативе расположил стрелково-наблюдательный пост, откуда вся деревня была, как на ладони.
Солдаты, не занятые службой, пошли общаться с туземцами, и вскоре из рук в руки начал переходить табачок, а карманы некоторых пуалю стали подозрительно оттопыриваться. Обозерское население, здорово запуганное большевиками, стало потихоньку оттаивать, и уже можно было услышать кое-где веселый смех, особенно после того, как под одним из вагонов нашли продрогшего, окоченевшего, похмельного большевика, прижимающего к себе пустую бутыль и никак не хотящего с ней расставаться.
В итоге по прошествии получаса Эжену доложили, что личный состав расквартирован, а в помещении штаба наведен некоторый порядок, и в нем теперь можно разместиться. Рана капрала тяжелая, но не смертельная, и его следует при первой оказии отправить в госпиталь в Архангельск. Староста и еще один представительный мужчина, назвавшийся купцом Мыркиным, ожидают приема у коменданта.
Но среди всех этих хороших новостей была и сомнительная. Оставленное красными снаряжение, видимо, было спрятано туземцами, и сдавать его они не собирались. Полтора десятка винтовок – вот и все, что нашли солдаты. Их наверняка должно быть больше, и, скорее всего, не только винтовок. Вот только для того, чтоб их получить, придется проводить повальные обыски, что крестьян явно не порадует.
Разведка пока что не вернулась, но выстрелов слышно не было. И, пока в деревне было все спокойно, ничто не мешало капитану побеседовать или же с местными лидерами, или же для начала допросить пленников.
...В штаб в сопровождении стрелка вошли двое: крепкий кряжыстый мужчина с окладистой, когда-то черной, а ныне - пегой бородой, а за ним - второй, высокий и полный с глубокими залысинами и глазами записного хитрована. - Иван Прокофьевич, - немного зажато представился бородатый и отвесил глубокий поклон. - Дмитрий Сергеевич, - поклонился второй, держащий себя гораздо более уверенно.
Как подобает при встрече с какими-никакими, а всё-таки властями, Эжен поднялся и протянул обоим руку. Догадаться кто староста деревни, а кто видимо владеет всем балаганом, не составляло особого труда. — Добрый день, господа. Благодарю за то, что согласились принять моё приглашение. Садитесь, прошу вас. И как настоящий Наполеон, прежде чем заговорить о деле, капитан ждал «ключей от Москвы» — какого-либо жеста, который сумел бы интерпретировать как готовность к сотрудничеству. И немного запоздало сообразив, представился — Капитан Эжен Мишле, колониальные силы Французской Республики.
Бородатый, видимо, немного не понял - или сделал вид, что не понял, и вновь поклонился, на сей раз уже ле Жу. Переводчик, впрочем, не растерялся и пояснил, кто здесь есть кто, и в очередной раз отдал поклон капитану. Хитрован с тоненькими усиками устроился за столом первым и помог усесться старосте. Молчаливо переглянувшись, мужчины, видимо, пришли к какому-то соглашению, и глава деревни первым взял слово: - Господин капитан, Обозерская в нашем лице счастлива приветствовать освободителей. Чем мы можем помочь доблестным французским войскам? Постой, еда, банька, водочка - вы скажите, все мигом организуем. И можем ли поинтересоваться, кто поможет нам при необходимости?
Кажется и правда рады. Замечательно. Могли ведь и сказать «Наша станция сдаётся и просит никого не убивать». А так даже снабжение предложили сами. В общем, Эжен остался доволен приветствием. — Благодарю, господин мэр. Мои солдаты прошли долгий путь, и не откажутся от постоя и еды. Ремарку про спиртное капитан проигнорировал, но взял за заметку напомнить офицерам, что конечно солдаты будут пить запрещай им это или нет, но чтобы пьянство пресекалось. А то ведь и упиться могут герои освободители, с таким-то приемом. Бери тепленькими. — Вы совершенно правы. Вы помогаете нам, мы сражаемся за вас. Со всеми вопросами и просьбами вы можете обращаться ко мне или если я недоступен, к аспиранту Прево. Кивок в сторону аспиранта командного взвода, который и доставил господ. — Теперь ваша безопасность от коммунаров моя прямая ответственность. Прежде всего, господин мэр, я прошу Вас организовать сдачу оставленного врагом военного снаряжения. Я понимаю, люди в такое время боятся остаться безоружными, но это необходимо. Далее, мне понадобится несколько коней чтобы отправить моих людей к ближайшей телеграфной станции. Скажите, это не составит Вам трудностей? Пока что капитан не хотел прибегать к угрозам обыском и реквизициями. Наверняка о такой возможности мэр знает и без него.
Снова местные представители переглянулись. Кивнул Дмитрий Сергеевич своему коллеге и, расправив усики, взял слово. Голос его оказался на удивление высоким и чуть свистящим, объяснением чему были, видимо, выбитые пара передних зубов:
- Ох, защита от большевиков – это то, что нужно и станции, и жителям. Вот только ограбили нас подчистую, хотелось бы знать, кто убытки возместит. Заметьте, даже не за простой – хотя мой заводик простаивает, а за убытки реальные. Мебель в доме приезжих попортили, магазин и чайную вчистую обнесли. Хотелось бы получить компенсацию – ведь все застраховано. Было. А коников мы дадим, верно, Иван Прокофьевич.
- Верно. Дозвольте я распоряжусь их привести и организовать, это самое, сдачу оружия?
Компенсацию? Большевики выплатят, конечно, как только в деревню войдут! Но такого Эжен говорить не собирался. Эти люди были ему нужны. — Я военный человек, господа. Как вы понимаете государственными деньгами я не распоряжаясь. Однако, я могу посоветовать Вам один верный вариант. Вы ведь читали воззвание британского правительства? На всякий случай напомню вам, там было сказано, что Британия поможет в восстановлении России. Я как раз должен отправить раненого в Архангельск. Если хотите, отберите промеж себя людей деловых и надежных, чтобы пошли под нашей охраной, мои солдаты покажут вам местонахождение британской дипломатической миссии в городе. Уверен, именно там вы получите разъяснения по вопросу компенсаций. Пусть британцы сами разбираются как выставить этих горлопанов. — Рад, что мы пришли к взаимопониманию. Есть и ещё кое-что... Как вы знаете, коммунары начинают захват власти с установления органов управления. Создания ячеек своей секты. Некоторые из жителей деревни могли проникнуться их агитацией. Я прошу вас указать мне на всех «большевиков» в деревне, дабы мы своевременно поместили их под арест. Учтите, вам нет смысла их защищать, ведь если коммунары войдут в деревню, эти люди первым делом указали бы им на всех, кто помогал нам.
- Добро, - степенно кивнул Дмитрий Сергеевич, - а коли с компенсацией все выйдет, и заработает мой заводик, не желает ли господин капитан на паях присоединиться к нему? Коли будем снабжать войска соленой рыбкой, так и еще пуще можно расшириться. Я понимаю, такие дела сходу не решают, но вы подумайте-с, подумайте-с.
Видя, что господин охфицер совершенно не злой, приободрился и староста. Огадил бороду, ворот рубахи поправил:
- Эвон оно как, значица. Направим да поговорим, почему бы не направить и не пороворить. А что до секты их нехристьской, прости Господи, - перекрестился он, - у нас таких не водится. Живали мы тут спокойно да не бедствовали, к чему нам грабить то, что не нашенское. Что был шаромыжник, перекати-поле – из заводских Дмитрий Сергеича, кстати, те еще до нынешней войны в город подалися. А Советы свои у нас переизбрать не успели. А главой Советов, что в июне года сего выбрали, был я, господин капитан, а Дмитрий Сергеич – секретарем. А енти их комбеды у нас не сорганизовывали.
- А у меня на заводе, - вклинился купец, - те бродяги, что остались, вместе с гарнизоном бежали.
— Я полагаю после победы мы могли бы вернуться к этому вопросу. Нынче время, сами понимаете, тяжелое и не вполне располагающее. Грозно посмотрел на Ле Жу, чтобы не хихикал, зараза. В самом деле, лучше пусть местные думают, что победа рассматривается в ближайшем будущем как нечто обозримое. — Кстати о гарнизоне. Сколько здесь было людей, давно ли скрылись и куда, по вашему, они могли бежать?
- Много, ваша милость. Тыща, не меньше, - при кулеметах, - охотно отозвался староста.
- Пятьсот, не больше, - поправил его купец, - у меня на заводе работало сто человек, так что считать толпу я умею. Но и повыбивали вы их третьего дня знатно.
- Может и так, - не стал спорить староста, - может, и так. А бежали они, ваше высокоблагородие, кудой-то на юг, кто поодиночке, а человек сто с командирами – одним чохом, организованно.
Распрощавшись с селянами, Эжен приказал привести пленных. Среди красных командиров не было. Или не признавались. Знаков отличия у них не носили, так что кто их разберет. Первый приведенный оказался черноволосым бородатым мужиком самой бандитской наружности с широкими крепкими руками. Стоит под конвоем, зыркает недобро.
Пятьсот человек, а бежали от роты. На юг — значит по рельсам, к следующей станции. А ну там ещё пятьсот человек, и беглецы явятся с десятикратным численным превосходством? (Здесь уточнение — судя по карте, куда они могли бежать? До следующей станции? И если так, далеко ли она?) — Добрый день. Поздоровался Эжен, на этот раз не вставая. — Объясню правила нашего разговора. Я спрашиваю — Вы отвечаете. Если будете говорить, Вас будут содержать под арестом до транспортировки в Архангельск в качестве военнопленного. Если будете молчать — Вас расстреляют. Это понятно?
Пленник молчал. Сплюнул только, услышав угрозу, и по-бычьи склонил голову.
— Ваше имя и звание. На всякий случай всё же спросил капитан. В конце-концов было бы несправедливо расстреливать кого-то, не дав даже шанса вылезти из ямы.
- Травин Тимофей Тарасович с Ухлова, - процедил мужчина, - так на кресте и напиши.
— Крест тоже нужно заслужить. Видите ли, господин Травин, коммунисты выступают против Бога, что меня как христианина возмущает. Ведь если вы коммунист то зачем вам крест, а если вам нужен крест, то какой из вас коммунист?
- Господ с винтовки мы стреляли, господин хороший. Сегодня ваша взяла, ну да не надолго. А ты не православный – значит, нехристь. А мы за Бога и беспоповщину. Так что не телься и не распахивай бестолку, - пожал мужчина широкими плечами, не отрывая от капитана злого взгляда.
— К остальным его. Тащите следующего. По правде, Эжен не собирался возиться с кем-то из пленных, намереваясь тихонько закопать их где-нибудь в лесу. Численность гарнизона Обозерской он уже узнал. Наличие у гарнизона пулеметов — определил. А потому совершенно не горел желанием раскалывать фанатиков и тем более пытать их. Конечно можно было два часа объяснять этому балбесу все его заблуждения, но... Зачем?
Следующим оказался обнаруженный последним пьянчужка. Укутанный заботливо во французскую шинель, он мелко дрожал и испуганно смотрел на офицера. После приказа представиться и назвать часть он скороговоркой произнес:
- Кожин Данила Леонидович, обозники мы. Насильственно мобилизованные.
— Стало быть, местный? Из Обозерской? Уточнил Эжен не вполне понявший что значит «обозник».
- Не, ваше высокопревосходительство господин товарищ Хранцуз, вологодские мы.
— Давно работаете на коммунаров?
- С августу, ваше высокопревосходительство господин товарищ Хранцуз.
Стало быть хоть и пьяница, а полезный человек. Из Вологды — стало быть прошёл по всем станциям, видел все гарнизоны. Нет, этого расстрелом пугать не стоило — сам всё выложит. — Вот что, господин Кожин. У нас с военнопленными обращаются хорошо. Тёплая одежда, еда, выпивка. Раз Вы были мобилизованы насильно, Вас и вовсе скорее всего отпустят. Но Вы должны рассказать мне всё, что знаете, показать полную готовность к сотрудничеству. Прежде всего, какова численность бежавшего гарнизона, чем они были вооружены, куда могли бежать? Эти вопросы — проверочные. Всё это Эжен уже знал, но если вдруг господин Кожин пытался его обдурить, то попадётся. — Далее. Раз Вы шли в Обозерскую из Вологды по железной дороге, значит прошли известное число станций. Вам следует припомнить всё, что Вы помните о гарнизонах каждой. И, конечно, о Вологде. Сумеете всё это рассказать моему подчиненному под запись? - Сумеем, а как же! А с подробностью-то, мы ж обозники, откедова нам знать? И при царе в обозниках были, и сейчас, стало быть. Но доложу, что с тыщу: не меньше. Три батальону да батальон моряков: два полка как раз. А мы запишем все и сами: четыре классу оканчивали. В обоз-то по здоровьичку слабому попали. Все как есть вспомним, ваша милость. А оружия пушек не было, а пулеметов много: латышский полк весь из пулеметчиков был, да и морячки много имели.
— Вот и славно. Запишите, потом дадите знак конвойным — Вас приведут ко мне снова. А там уже и свобода в трёх шагах.
- Ваша милость, дык долго писать-то. Много что вспомнить надо, да со всей подробностью. И, это, поесть не мешало бы – буде на то ваше дозволение. Сытый-то, он и думает лучше.
— Вам принесут еду. Париж стоит мессы. А потенциально интересные разведданные стоят обеда. Поэтому капитан велел аспиранту разыскать чего сытного — благо разместившиеся солдаты сейчас как раз должны обедать. Переводчик-то в роте один. Придётся Ле Жу поработать переводя показания на французский в тех частях, которые интересны капитану. И пока Кожин записывал, для чего его отвели в другую комнату, Эжен кликнул следующего пленника, заодно завещав конвоирам обращаться с Кожиным получше. Пока он говорит — он ценен.
Лицо следующего пленного представляло собой один сплошной синяк, да и держали его конвоиры, накрепко заломив руки. Одет он был чуть более добротно, чем предыдущие, да и армейская выправка чувствовалась. Взгляд упрямый, ничуть не менее ненавидящий, чем у первого. Вот только, когда он ответил на вопрос с интонациями площадной брани, ле Жу пожал плечами в удивлении:
– Это не русская речь, мой капитан. И не немецкая.
А еще Эжен заметил, что в нагрудном кармане одного из его бойцов что-то блестит, и Мишле мог бы с высокой вероятностью сказать, что это «что-то» чертовски похоже на золото.
— Чёртовы коммунары. И как тогда этого понимали его товарищи. Кстати, обыщите его, господа. Только не выпускайте. На всякий случай Эжен повторит свой вопрос об имени и звании по французски и по английски (он неплохо научился понимать союзников за три года на фронте), и велит Ле Жу повторить его по русски. Но для себя он уже решил — расстрельных станет двое.
Коммунист молчал, зато ответил один из солдат, с блестящим в кармане:
- Обыскали, мой капитан. Траншейный нож нашли, отобрали. И еще один поменьше, с ложкой за сапогом.
Вот картинка и сложилась. Видимо, у бойца было что-то золотое, часы или вроде того. И конечно конвоир не устоял. Если бы коммунист заговорил, то может и получил бы пропажу обратно, а так... Кто в окопах не снимал с немца тёплые сапоги? Пока они грабят пленников, они не грабят местных. А значит не надо никого наказывать за воровство. — Последний шанс. Ваше имя и звание. Пленник снова ответил что-то невнятное, но явно оскорбительное, и Эжен не стал пытаться разговорить его дальше. Коммуниста увели.
Последний пленник оказался молодым лысым парнем, держащимся спокойно и уверенно, словно бы ситуация его не пугает. На вопрос последовал ответ:
- Монастырских Аполлон Митрофанович, доброволец. Как требует из Гаагской конвенции, которую ратифицировала и Французская Республика, вы должны обращаться со мной человеколюбиво.
— Помилуйте, господин Монастырских. Вас может быть бьют? Пытают? Мы всего лишь хотим расспросить Вас прежде чем человеколюбиво... Тут Эжен сделал паузу, поборов искушение добавить слово «расстрелять». — Транспортировать в Архангельск. Всё, что стоит между вами и нашим человеколюбием, эта маленькая беседа. Откуда Вы родом? Всегда стоит попробовать «по хорошему». Хотя что-то и подсказывало капитану, что этот обосрется при слове «расстрел». Либералы всегда такие. Громко кричат.
- Я напоминаю, капитан. Во избежание эксцессов – я видел, как ваши солдаты обошлись с моим сослуживцем. Я бы, будь в другом положении, потребовал бы их наказания, - конвойные при этих словах едва не заржали в голос.
Обернувшись на них, доброволец продолжил:
- Я родом из Москвы, в царской армии не служил, был студентом, на вопросы о своей части отвечать не обязан. И не располагаю такими сведениями, так как не командир.
— Сколько лет на службе? После чего, будучи почти уверен, что не получит ответа, Эжен снова повторил вопросы о гарнизоне Обозерской, о гарнизонах прочих станций, их вооружении... Он ждал праведного гнева обиженного студента. И невольно улыбался, всеми силами стараясь не улыбаться.
- С ноября прошлого года, капитан. Я напомню вам, что на эти вопросы отвечать не обязан. И прошу исполнить требования конвенции и предоставить мне и иным военнопленным медицинский уход, полагающийся солдатам французской армии, идентичное питание и содержание.
— Ну разумеется, Вы совершенно правы. Мсье Ле Жу, переведите ему слово в слово — Ребята, расстреляйте-ка этого без очереди... А это не переводите. Обождите пока уводить его. Это даже забавно. Наверное очень плохо, и даже неприлично наслаждаться тем, как это прозвучало, но Эжен мог позволить себе такое удовольствие. После Великой Войны он сам, бакалавр философии Тулузского университета, уже не ощущал со студентом никакой общности. Нет, теперь Эжен был солдатом. И конкретно этот, пусть и шуточный приказ, отдал с огромным удовольствием.
Студент стал белее снега, глаза увлажнились, но держаться он продолжал прямо. Заикаясь, Аполлон Митрофанович все-таки сумел сказать:
- Вы не имеете права. А если бы я боялся смерти, ушел бы со своими. Но я клялся защищать социалистическое Отечество до последней капли крови и отступать не могу. А вас за расстрел накажет история и те, кто вернутся выгнать вас с нашей земли.
— Вот как? Не имею? Улыбнулся Эжен. — Раз Вы так хорошо знаете законы, mon ami, напомните, что именно мне предписывает делать Гаагская конвенция и по отношению к кому?
Юноша шумно выдохнул: раз спрашивают – пока не расстреливают:
- Я солдат вражеской армии, взятый в плен, и являюсь военнопленным. Я и мои товарищи подлежат человеколюбивому обращению, кормлению и содержанию, идентичному солдатам взявшей нас в плен армии. Кроме того, мы находимся во власти вашего правительства, а не вашей.
— И какого же государства Вы солдат, дружочек? Российской империи? Российской республики? Нет правительства, которое бы стояло за Вами, потому что Вы выбрали сражаться за кучку авантюристов, не признанных никем кроме них самих. Вы не солдат, милый мой, Вы просто бандит и предатель. И подлежите избавлению от Вас общества. Я дал Вам единственную возможность сделать так, чтобы я закрыл глаза на то, что Вы бандит и обращался с Вами именно так, как Вы говорите — рассказать всё, что Вам известно. Кто же виноват, что Вы не имея ничего кроме громких слов сами же против этих слов и выступаете?
- И все-таки вы со мной разговариваете, капитан, - студентик явно хорохорился, - Раз большая часть страны идет за нас – мы воюем за страну. Против нас только окраины, да в Сибири волнения. А другой власти-то и нет. Нет Империи, нет Республики – тогда кто правит этой страной? Никто? Быть такого не может. А значит, правит народ. Или Конвент, Директория и Наполеон – тоже бандиты и предатели?
— Пытаюсь спасти Вам жизнь, и только. Видите ли, Вы ссылаетесь на международное право. Но международное сообщество признало правительство Северной области, как признавало Наполеона, и стало быть идя против него вы идёте против собственной страны. И не важно сколько людей ваши авантюристы-лидеры насильно поставят под ружьё — они предатели и бандиты. Итак, Вы скажете мне что-то полезное или мы закончили?
- Победителей не судят. К тому же вы умолчали про Конвент и Директорию, а значит знаете, что я прав. Преступник здесь вы и ваши люди, капитан. Хотя у вас еще есть шанс одуматься. До свидания, - студент боялся, дрожал, но не сдавался.
— Вот как? Что же, мы победители. И следуя Вашей же логике, Вас следует перед расстрелом, скажем, четвертовать. Победителей ведь не судят? Что до Конвента, Вам стоит знать, что он был абсолютно легитимен пока не стал пристанищем авантюристов, Директория же, сместившая этих авантюристов сама передала власть Наполеону. Поймите, голубчик, мы либо живём в цивилизованном обществе и тогда служим международно признанным правительствам, ведём себя согласно международному праву и проявляем всяческое уважение... Либо устраиваем бандитизм и смуту. И тогда приходит возмездие. Вы — предатель своей страны. А мы ее освободители.
- Я, - юноша сглотнул слезы, - я не смогу убедить вас, а вы – меня. На коне вы – а я помешать не могу. Только верить, что скоро те из вес, кому повезет, убегут домой, а прочие лягут в могилу.
— Вы молоды, заблуждаетесь и возможно Вами движут благие побуждения, использованные кучкой авантюристов в своих целях. Они не стоят Вашей преданности. Вы и сами это понимаете. Эти люди просто марионетки Германии, одним росчерком пера отказавшиеся от четверти территории Вашей страны. Я могу казнить одного русского. Может быть за войну мной будут расстреляны несколько десятков изменников. Но сколько Ваших людей расстреляли коммунары только на Ваших глазах? Факты — штука упрямая. Я лишь предлагаю Вам сделать то, в чем Вы так старательно клянётесь, быть верным Отечеству и помочь остановить безумие, поглотившее Россию. Потом Вы отправитесь в Архангельск, после войны выйдете на свободу и сможете мирно жить в той-самой социалистической России, которую строит Ваше правительство — совместно со всем цивилизованным миром. Решать Вам.
- Я решил и готов умереть, как декабристы на Сенатской. Мы дали народам то, чего они хотят – свободу, и ни один человек не будет держать в рабстве других. Мы сбросили с шеи эксплуататоров и угнетателей, а безумие – это вернуть их на шею. Свободу на иностранных штыках не приносят: раз вы здесь, то тех, кому помогаете вы, мало, и они не могут победить сами. А значит, именно вы сражаетесь со всем русским народом на стороне кучки тех, кто не хочет терять власть и богатство, и тех, кто их хочет получить.
И если я умру – меня будут помнить, как борца за свободу, а вас – как захватчика. Вы сейчас ничем не лучше немцев, и предаете идеи свободы, равенства и братства, убивая тех, кто воюет за народ. И Франция вас проклянет, когда поймет, против кого вы боролись. А пока – вперед, сыны Отчизны милой, мгновение славы настает.
— Свободу под дулом маузера комиссара? Мы здесь потому что Россия заключила союзный пакт. Потому что вот как решают вопросы в цивилизованном мире. Вместе. Вы, дружочек, будете прокляты своим народом. Но это Ваш выбор. Однажды Франция уже пошла на поводу у авантюристов, использовавших громкие слова для того, чтобы убивать эксплуататоров. И мы достаточно пострадали от этого чтобы уберечь от такой судьбы любой другой народ. Эжену положительно надоело. Вот просто по человечески надоело биться о стену. Поэтому он добавил, не для перевода. — Расстреляйте перед ним тех двоих. На пустыре за деревней. Первым того... С ножом. Затем бородача. Если и тогда не захочет говорить — и этого следом. Ну вот с делами и разобрались... Пора и пообедать.